Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

Выпустить из-под своего влияния такую популярную личность наркомвоенмор ни за что не хотел. Тем более что и себя он считал знатоком литературы, постоянно демонстрируя это в периодической печати.

Благословив Мариенгофа на безраздельное владение «Гостиницей для путешествующих в прекрасном», Троцкий понимал, что Есенину как большому поэту нужно предложить что-то иное, более достойное. Однако с условием своего безраздельного влияния на него.

От Блюмкина и Мариенгофа вождь давно знал о желании Есенина издавать журнал «Россияне», где могли бы печатать свои произведения поэты и писатели, вышедшие из деревни. Согласиться на такое название Лев Троцкий категорически не мог. Для него, закостенелого интернационалиста, это слово было подобно грязному ругательству. Как и для других большевистских вождей, превративших русский народ в заложников и проводников мировой революции, которая, по их воспаленному убеждению, должна была вот-вот разразиться.

Есенин же, побывав в Европе и Америке, видел, что людям этих стран абсолютно ни к чему мировые потрясения, пустые разглагольствования о равенстве и братстве всех народов, что их волнуют в первую очередь доллар, марка, фунт стерлингов, их личный бизнес, собственная семья. Они не хотят убивать и грабить, коль у них есть возможность хорошо заработать и таким образом решить все свои проблемы. Даже послушать или прочитать стихи, если этого им вдруг захочется. А пока что все они «снуют быстрее ящериц», осуществляя свой бизнес. Им нравится строить, в том числе и небоскребы, а не разрушать все «до основанья», из-за чего уже столько лет так бедствует измученная маниакальной идеей своих правителей Россия.

Потому и не заладилась сразу беседа Есенина и Троцкого. Поэт просил финансовой помощи в создании нового журнала. Тут же прозвучало и его название – «Россияне».

– Жалкий вы человек, националист, – вскрикнул вельможный собеседник.

– И вы – такой же! – вырвалось у поэта (из дневника критика И. Н. Оксенова. (Кузнецов, А. Тайна гибели Есенина. С. 228).

Видя, что особого почтения, подобного мариенгофскому, здесь не добиться, вождь первым поменял тон разговора, похвалил поэта за намерение по возвращении из длительного путешествия более тесно сотрудничать с большевиками, хорошо отозвался о его новых стихах. Потом предложил ему составить список членов редколлегии нового журнала, но с иным названием, допустим, «Вольнодумец».

Такое предложение вождя вызвало широкую улыбку поэта. Он вспомнил подобную «опеку» над Пушкиным царя Николая I. Монарх без всяких обиняков сделал ему недвусмысленное предложение: «Я сам буду твоим цензором. Присылай мне все, что напишешь» (Сергеев М., Пушкин. Вся жизнь – один чудесный миг. М., 1969. С. 143).

Но даже при всем своем недоверии к Пушкину царь ощущал гений своего собеседника, его роль в истории России и хвастался своим приближенным тем, что только лишь разговаривал «с умнейшим человеком», а после смерти Александра Сергеевича велел казначейству погасить все его долги. И все для того, чтобы вместе с великим Пушкиным въехать в бессмертие. Он понимал, что цари и короли приходят и уходят, а Пушкин один, которому Богом дано право разговаривать с вечностью на «ты».

Есенин ощутил нетерпеливое раздражение вождя, вежливо поблагодарил его за внимание к своей персоне и… отказался.

«Нет уж, будь ты цензором у Мариенгофа! – решил поэт. – Иначе Пушкин меня бы не понял».

Есенин знал, что Пушкина восхищала врожденная гордость бывшего архангельского мужика Михайлы Ломоносова, который писал графу Шувалову:

«Я быть в шутах ни у кого, ниже Господа Бога, не намерен».

Сам же Пушкин, узнав о том, что вскрытое полицией его письмо к жене Наталье Николаевне читал государь, возмущенно писал в своем дневнике 10 мая 1834 года: «…я могу быть подданным, даже рабом, – но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного».

И буквально через минуту Есенин, поливаемый упреками озлобленного неудачей террориста Якова Блюмкина, уносил свою помытую или невымытую, но светлую и бесшабашную, как у Пушкина, курчавую голову из Кремля. Петь в клетке, подобно «несчастной канарейке» он не захотел. А через год, вспоминая эту встречу с вождем, он напишет в стихотворении «Стансы»:

Кстати, совсем не по-царски отнесся большевистский вождь к дальнейшей жизни и смерти Есенина. Вскоре начались беспрецедентная слежка и травля поэта и, когда через два года он, наконец, был умерщвлен, люди Троцкого нагло обворовали покойника.

Сестра поэта, Александра, написала в своих воспоминаниях о том, что Сергей, уезжая от Софьи Толстой в Ленинград, на сани одного извозчика уложил чемоданы, а сам сел ко второму извозчику. Вольф Эрлих в «Праве на песнь» сообщал, что поэт привез к нему на квартиру три чемодана, которые якобы потом были переправлены в гостиницу «Англетер». «Липовый» понятой, засвидетельствовавший «самоубийство» Есенина, Всеволод Рождественский в своих воспоминаниях написал следующее:

«Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре (курсив мой. – П. Р. ) судорожно вытянутое тело. <���…> Щегольский пиджак висел тут же, на спинке стула. И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок. <���…> Чемодан Есенина, единственная его личная вещь (курсив – П.Р.), был раскрыт на одном из соседних стульев. Из него клубком глянцевитых переливающихся змей вылезали модные заграничные галстуки. Я никогда не видел их в таком количестве…»

Ни о сорочках, которые могли бы прикрыть галстуки, ни о пальто или шубе, ни об остальных чемоданах ничего не сказано. И если к тому добавить, что к моменту отправки тела поэта в прозекторскую Обуховской больницы на нем не оказалось лакированных ботинок и висевшего пиджака, говорить об элементарной человечности представителей власти не приходится.

Долгов, подобных пушкинским, у Есенина не было. Зато за издание собрания его стихотворений причиталась немалая сумма. Законная жена Айседора Дункан отказалась от наследства в пользу сестер и родителей поэта. Но ни им, ни Софье Толстой, с которой также зарегистрировал брак Есенин, ничего не досталось. Советский, «самый справедливый суд в мире» решил так, как потребовали власти. Были удовлетворены требования даже любовницы, которая разрушила чистые и нежные отношения Есенина с Миклашевской, а через много десятилетий в своих воспоминаниях укоряла поэта за малодушие, когда она гордо заявляла ему о том, что ребенок будет не «ихним», а исключительно только ее. Но сразу после гибели Есенина подала исковое заявление в суд о праве на наследство. Анна Изряднова, растившая есенинского первенца – Георгия – даже подумать о подобном не могла. Таким образом, музей поэта Софье Толстой пришлось создавать «по крохам», а значительная часть наследия поэта была утрачена.