Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

Нет, отъявленному эгоисту, надменному «мерзавцу на пуговицах», «порядочному сукину сыну» Мариенгофу, как это предвидел его отец, не было присуще обогащающее человека чувство сострадания к чужому горю. И даже трагедии. И если не проявились они в день похорон родного отца, который, кстати, погиб от шальной пули, когда разыскивал во время штурма Пензы своего любимого, но непредсказуемого сына Анатолия, трудно поверить в его «вспухшие красные веки» после смерти Есенина. Тем более, после «тех подлостей» за последние два года вражды, о которых Есенин писал своей подруге Маргарите Лившиц.

А пожелание мнимого барона своему «годовалому брату захлебнуться в ржавой кровью волне» не нуждается ни в каких комментариях. Главное для этого обладателя «всезнающей головы» – как он выглядит во время похорон отца со своими холеными набриолиненными волосами и ровным напомаженным пробором.

Жуть!

Выше говорилось о том, какие болезни приписывал Мариенгоф Есенину. Некоторые исследователи постоянно цитируют и комментируют их. А некто Александр Лукьянов написал, по его же словам, «психологическую биографию» великого поэта, в которой в качестве аргументов использовал 45 цитат авторитетного для него «больного мальчика» Мариенгофа. В ней, как и в других работах иных авторов, много говорится о заключении профессора П. Ганнушкина (земляка поэта), у которого Есенин проходил курс лечения, а вернее – скрывался от милиции и ГПУ.

Пусть простят читатели, но нельзя удержаться от того, чтобы не привести здесь пространную цитату из его широкоизвестной в медицинской практике книги «Избранные труды по психотерапии», переизданной в Ростове-на-Дону в 1998 году. Пользуясь его классификацией психических заболеваний, читатели могли определить, к кому относятся нижеприведенные слова: к Есенину или к Мариенгофу.

В главе «Патологические лгуны» (читай – психопаты. – П. Р. ) (с. 144–146) профессор пишет:

«Чаще всего это люди, которым нельзя отказать в способностях. Они сообразительны, находчивы, быстро усваивают все новое, владеют даром речи и умеют использовать для своих целей всякое знание и всякую способность, какими только обладают. Они могут казаться широкообразованными, даже учеными, обладая только поверхностным запасом сведений, нахватанных из энциклопедических словарей и популярных брошюр.

Некоторые из них обладают кое-какими художественными и поэтическими наклонностями, пишут стихи, рисуют, занимаются музыкой, питают страсть к театру.

Быстро завязывая знакомства, они хорошо приспособляются к людям и легко приобретают их доверие. Они умеют держаться с достоинством, ловки, часто изящны, очень заботятся о своей внешности и о впечатлении, ими производимом на окружающих: нередко щегольской костюм представляет единственную собственность подобного психопата.

Важно то, что, обладая недурными способностями, эти люди не обнаруживают подлинный интерес к чему-нибудь, кроме своей личности, и страдают полным отсутствием прилежания и выдержки. Они поверхностны, не могут принудить себя к длительному напряжению, легко отвлекаются, разбрасываются. Их духовные интересы мелки, а работа, которая требует упорства, аккуратности и тщательности, тем самым производит на них отталкивающее действие. <���…>

Самой роковой их особенностью является неспособность держать в узде свое воображение. При их страсти к рисовке, к пусканию пыли в глаза они совершенно не в состоянии бороться с искушением использовать для этой цели легко у них возникающие богатыми деталями и пышно разукрашенные образы фантазии.

Отсюда их непреодолимая и часто приносящая им колоссальный вред страсть к лганью. Лгут они художественно, мастерски, сами увлекаясь своей ложью и почти забывая, что это ложь. Часто они лгут совершенно бессмысленно, без всякого повода, только бы чем-нибудь блеснуть, чем-нибудь поразить воображение собеседника. Чаще всего, конечно, их выдумки касаются их собственной личности: они охотно рассказывают о своем высоком происхождении, своих связях в «сферах», о значительных должностях, которые они занимают, о своем колоссальном богатстве. При их богатом воображении им ничего не стоит с мельчайшими деталями расписать обстановку несуществующей виллы, или будто принадлежащей, даже больше – поехать с сомневающимися и показать им в доказательство истины своих слов под видом своей чью-нибудь чужую виллу и т. д. <���…>

Они лгут так самоуверенно, не смущаясь ничем, так легко вывертываются, даже когда их припирают к стене, что невольно вызывают восхищение. Многие не унывают и будучи пойманы. <���…>

Однако в конце концов они отличаются все-таки пониженной устойчивостью по отношению к действию «ударов судьбы»: будучи уличены и не видя уже никакого выхода, они легко приходят в полное отчаяние и тогда совершенно теряют свое достоинство».

Кто из двух бывших «лучших друзей» оказался не просто лгуном, а патологическим лгуном, гадать долго не надо. Как только Сергей Есенин прозрел и разобрался в этом, он начал дистанцироваться от этого «больного мальчика». А тот стал мстить. И не только беспардонной ложью, в чем ему равных не было, а и всеми ему доступными средствами. В первую очередь – подлым предательством и клеветой. К сожалению, высокая порядочность, благородство крестьянского сына, которое оказалось более высоким, чем у этого дворянина с претензией на баронство, не позволило Есенину в должной мере остерегаться козней бывшего друга.

«Не боюсь я этой Мариенгофской твари и их подлостей нисколечко», – написал он.

А зря! Остерегаться таких больных все-таки следует. Ведь потомок барона Мюнхгаузена – Мариенгоф даже в конце жизни, совершенно потеряв под «ударами судьбы» свое достоинство, все равно продолжал клеветать на гениального поэта, который в юном возрасте имел неосторожность в силу революционной ситуации довериться ему.

Сразу после гибели Есенина в вечернем выпуске «Красной газеты» 30 декабря 1925 года (№ 315) появилась статья писателя Бориса Лавренева «Казненный дегенератами». В ней говорилось о роковой роли в жизни поэта его друзей:

«Растущую славу Есенина прочно захватили ошметки уничтоженной жизни, которым нужно было какое-нибудь большое и чистое имя, прикрываясь которым можно было удержаться лишний год на поверхности, лишний час поцарствовать на литературной сцене ценой скандала, грязи, похабства, ценой даже чужой жизни.

Есенин был захвачен в прочную мертвую петлю. Никогда не бывший имажинистом, чуждый дегенеративным извертам, он был объявлен вождем школы, родившейся на пороге лупанария и кабака, и на его славе, как на спасительном плоту, выплыли литературные шантажисты, которые не брезгали ничем и которые подуськивали наивного рязанца на самые экстравагантные скандалы, благодаря которым в связи с именем Есенина упоминались и их ничтожные имена.