Зигмунт Бауман - Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим?

Иными словами, согласно Декарту, мы, мыслящие существа, — субъекты. Все прочее — это вещи, то есть объекты нашего мышления. Поэтому существует принципиальная разница и непреодолимая пропасть между субъектом и объектом, между мыслящим «эго» и «вещью», о которой оно думает: первое представляет собой активную, креативную сторону в их взаимоотношениях, а вторая обречена оставаться мишенью действий субъекта. Вооруженный сознанием, субъект «осмысляет» и «намеревается» (имеет «мотивы»); кроме того, он обладает «волей» к тому, чтобы действовать в соответствии с этими мотивами. Напротив, у объектов ничего этого нет. В противоположность субъектам объекты — «вещи» — безжизненны, неактивны, уступчивы, апатичны, послушны, терпеливы, выносливы, покорны и не способны на ответные действия. «Субъект» — источник воздействия; «объект» — то, на что направлено воздействие. Иммануил Кант видел «активную» сторону во взаимоотношениях между субъектом и объектом только в субъекте; вещи представляют собой объекты, которые субъект изучает и которыми распоряжается — и он же наделяет их смыслом и статусом. Бертран Рассел называл их «фактами» («сделанными», но в то же время и «сотворенными» — от латинского facere, означающего как «совершать какое-либо действие», так и «творить, создавать»).

Вещи действительно «делаются» и «творятся»; или (что для нас важнее) вещи создаются человеческим разумом — сущностью или силой, внешними по отношению к ним; именно разум придумывает вещи, производит их, наделяет их формой, дает им определение, диктует их идентичность и вкладывает в них смысл. Поскольку вещи лишены сознания, а соответственно и способности осмыслять, их смысл определяется «субъектами» — мыслящими-намеревающимися-действующими существами. Субъекты вольны наделять вещи смыслом — и они действительно делают это, определяя степень их значимости, пользы, пригодности и уместности, а в конечном счете — степень их соответствия своим целям и намерениям.

Короче говоря, пропасть между субъектом и объектом, мыслящим человеком и вещью, фактически непреодолима. Идея этой «непреодолимости», неизбежного противостояния статусов и неисправимой асимметрии в их взаимоотношениях отражает в себе общий опыт проявления власти — то есть опыт господства и покорности, командования и послушания, свободы действовать и необходимости подчиняться... Описание взаимоотношений между субъектом и объектом имеет поразительное сходство с описанием «власти», «правления» или «господства»: то, как вещи определяются, классифицируются, оцениваются и используются, диктуется реальными или мнимыми потребностями субъекта — и может быть изменено им так, как будет ему угодно. Напрашивается вывод о том, что вещи, по самой своей природе пассивные и бессловесные, существуют (где бы и когда бы это ни происходило) для того, чтобы обслуживать субъектов с присущими им активностью, восприимчивостью и способностью выносить суждения; вещи остаются «вещами» постольку, поскольку именно так обстоит дело. Они являются «вещами» не по причине каких-то своих неотъемлемых свойств, а лишь в силу своих взаимоотношений с субъектами. И именно субъекты задают эти взаимоотношения; именно они наделяют свои объекты статусом «вещей» — и удерживают их в этом статусе, не позволяя им вырваться на свободу. Для того чтобы придать объектам статус вещей, им отказывают в праве на своеволие, и в праве выбора, и в способности к своеволию и выбору — к тому, чтобы заявлять о своих предпочтениях и требовать их признания; или лишают их этого права и этой способности.

Из этих соображений должно следовать, что проблема разделения мира на субъекты и объекты в потенциале может стать источником сомнений вследствие ее однобокости; кроме того, в некоторых случаях это разделение может яростно оспариваться. А тогда, когда это происходит, данная проблема едва ли может получить определенное решение. Порой репрезентации границы между субъектами и объектами являются не более чем моментальными снимками, фиксирующими текущий и в принципе весьма непостоянный и недолгий этап в непрерывной борьбе за власть. В каждый момент этой борьбы граница между субъектом и объектом представляет собой лишь временную договоренность, приглашая к дальнейшей борьбе или к пересмотру статус-кво и отнюдь не означая окончательное завершение конфликта.

Самый очевидный и бросающийся в глаза пример, который в то же время имеет наибольшее значение в плане нашего существования среди подобных конфликтных ситуаций — это перенос модели отношений между субъектами и объектами, вытекающей из опыта взаимодействия с неодушевленными объектами, на отношения между людьми или их категориями (такими, как категория «говорящих орудий», к которой Аристотель относил рабов) и соответствующая тенденция обращаться с людьми в соответствии с правилами, разработанными и предназначенными для «вещей», то есть для сущностей, априори считающихся лишенными сознания, мотивации и воли и потому не требующих и не заслуживающих сочувствия или сострадания. Однако эта тенденция к ошибочному и незаконному переносу правил, бросающему вызов логике и морали, получила широкое распространение в нашем текучем современном, индивидуализированном потребительском обществе, демонстрируя все признаки непрерывного усиления.

Значительная, и возможно, основная часть ответственности за такое состояние дел лежит на ярких достижениях консюмеристской культуры, которая рассматривает обитаемый мир во всей его полноте как огромный ящик, полный до краев не чем иным, как объектами потенциального потребления, и тем самым оправдывает и насаждает восприятие, рассмотрение и оценку всего, что есть в мире, в соответствии со стандартами, задаваемыми практикой потребительского рынка. Эти стандарты устанавливают резко асимметричные отношения между клиентами и товарами, потребителями и предметами потребления: первые ожидают от вторых исключительно удовлетворения своих потребностей и желаний, в то время как смысл и значение вторых диктуются только той степенью, в какой они отвечают этим ожиданиям. Потребители вправе отделять желательные объекты от нежелательных и от тех, которые им неинтересны, не нужны и не имеют для них никакого значения, так же как и решать, в какой степени объекты, сочтенные желательными или в том или ином смысле «значимыми» с точки зрения потребностей и намерений потребителей, соответствуют ожиданиям и в течение какого времени эти объекты сохраняют свою предполагаемую желательность и/или значимость во всей их полноте.

«Вещи», предназначенные для потребления, остаются полезными для потребителей — в чем заключается весь их смысл существования — лишь до тех пор, пока не начнет уменьшаться приписываемая им способность приносить удовольствие, и ни мгновением дольше. Мы не приносим клятву верности товарам — «вещам»,— а покупаем их в магазине: мы не обещаем (и тем более не берем обязательство) позволять им загромождать жилое пространство после того, как они перестанут служить источником удовольствий и комфорта. Обеспечение обещанных удовольствий и комфорта — вот единственное предназначение купленных товаров; после того как удовольствия и комфорт перестанут предлагаться и обеспечиваться или после того как владельцу купленных товаров представится возможность получить в каком-либо ином месте еще больше удовлетворения или удовлетворение более высокого сорта, они могут быть и должны быть выброшены и заменены другими, что обычно и происходит.