Роберт Конквест - Жатва скорби

Некоторые активисты доводились всем происходящим до вызывающего неповиновения. Один молодой коммунист, посланный в деревню Мерефа Харьковской области, доложил по телефону, что он может выполнить госпоставки мяса, но только человеческими трупами. Затем он исчез из этих мест[ 17].В другом селе (где во время революции сочувствовали большевикам и на базе которого были созданы «Красные партизаны» Струка) группа молодых активистов пережила разочарование и в 1933 году отрубила голову ведущему сельскому коммунисту.[ 18]

В 1932 году, уже после серии чисток прошлых лет, доведенные до крайности некоторые председатели колхозов и местные партийные деятели решили больше не отступать ни на шаг. В августе 1932 года, когда стало очевидно, что выполнить план по зерну невозможно, в селе Михайловка Сумской губернии произошли беспорядки. Председатель колхоза, член партии и бывший партизан по фамилии Чуенко, объявил односельчанам о спущенном плане и сказал, что не намерен отдавать зерно без согласия членов колхоза. В ту же ночь он покинул деревню, но был схвачен ОГПУ и арестован вместе с председателем сельсовета. На следующий день в деревне вспыхнул «бабий бунт». Женщины потребовали освобождения обоих председателей, снижения налогов, выплаты недоплаченных трудодней и снижения зернопоставок. 60 человек было осуждено, включая Чуенко, который был приговорен к расстрелу.[ 19]

Всю вторую половину этого года пресса постоянно обрушивалась на председателей колхозов и местных коммунистов, которые «примкнули к кулакам и петлюровцам и из борцов за зерно превратились в агентов классового врага»[ 20]. Среди прочего, их обвинили в раздаче зерна в уплату за рабочие дни.[ 21] Современный советский ученый рассказывает о таком факте: в 1932 году «некоторые колхозы Северного Кавказа и Украины сумели избежать организованного давления партии и государства».[ 22]

Той же осенью украинская компартия опять жаловалась на колхозы, которые распределили «все зерно… весь урожай» среди местных крестьян[ 23]. Такого рода поступки были расценены Хатаевичем как акция, «направленная против государства».[ 24] Печатный орган украинской компартии обрушился в ноябре на секретарей местных партячеек в селах Катериновцы и Ушаковцы, отказавшихся выполнять приказы о сборе зерна; подобные акции не были единичными.[ 25]

Пресса обличала колхозных председателей и в других проступках: многие не открыто противостояли приказам сверху, но прибегали к различным ухищрениям, чтобы обойти эти распоряжения. Некоторые, например, пытались укрывать зерно, списав его по всевозможным статьям[ 26]. Центральные партийные органы продолжали разоблачать «пассивно-лицемерные связи между некоторыми парторганизациями и кулацкими оппортунистами» на Украине[ 27]. В целом это сопротивление связывалось теперь с последней внутрипартийной попыткой противостоять Сталину, так называемой «контрреволюционной группировкой Рютина»[ *]: «Правые агенты кулачества до сих пор еще не разоблачены и не изгнаны из партии».[ 28]

В украинском декрете говорилось о «группе сельских коммунистов, которые возглавляли саботаж:»[ 29]. Печатный орган комсомола обличал «коммунистов и комсомольцев», которые «крали зерно…и действовали как организаторы саботажа…»[ 30] Харьковский областной комитет разослал строго секретные циркуляры, предупреждавшие, что если показатели поставок зерна не увеличатся, то все, кто за это отвечает, будут «вызваны для дачи показаний непосредственно в районный отдел ОГПУ».[ 31]

За пягь месяцев 1932 года 25–30 процентов среднего управленческого аппарата в сельском хозяйстве было арестовано[ 32]. Зимой 1932–1933 гг. коммунистическая пресса Украины объявила о многих случаях исключения из партии, а иногда и арестах как рядовых членов компартии Украины, так и официальных лиц районного масштаба.[ 33] Вот типичный случай пассивного сопротивления и типичный же путь расправы: один председатель колхоза произвел массовые обыски, ничего не нашел и объявил: «Зерна нет. Никто не скрыл его, никто не получал его незаконно. Поэтому план поставок выполнять нечем». В результате его самого обвинили в организации преступной кражи зерна»[ 34].

Несмотря на все «отклонения», кампания продолжалась. Неудовлетворительных коммунистов ликвидировали, заменив более подходящими.

К тому времени на более низком, рядовом уровне активисты «бригад», называвшихся на Украине «буксирными бригадами», мало чем отличались от обычных головорезов. Их техника работы сводилась к избиению людей и к поиску зерна с помощью специально выпущенного для этого инструмента, «щупа» – стального прута толщиной в пять восьмых дюйма в диаметре, длиной от трех до десяти футов, с рукояткой на одном конце и острием или подобием сверла – на другом[ 35].

Описание, приводимое одним из жителей деревни, дает общую картину: «Бригады эти имели следующий состав: член правления сельсовета или просто депутат, два-три комсомольца, один коммунист и местный учитель. Иногда в них включали председателя или члена правления сельпо, а во время летних каникул и нескольких студентов.

В каждой бригаде был так называемый «специалист» по поиску зерна. Он был вооружен вышеупомянутым щупом, с помощью которого прощупывал и прокалывал все в поисках спрятанного зерна.

Бригада переходила из дома в дом. Сначала они входили в дом и спрашивали: «Сколько зерна у вас есть для правительства?» «Нет нисколько. Не верите, ищите сами», – следовал обычный короткий ответ.

Так начинался обыск. Искали в доме, на чердаке, погребе, кладовке и в сарае. Потом переходили во двор, в коровник, свинарник, амбар, на сеновал. Они измеряли печь и прикидывали, достаточна ли она велика, чтобы вместить зерно за кирпичной кладкой. Они ломали балки чердака, поднимали пол в доме, перекапывали весь двор и сад. Если какое-то место казалось им подозрительным, то в ход шел лом.

В 1931 году еще были случаи утайки зерна, которое находили при обыске, обычно 100 фунтов, иногда 200. Но уже в 1932 году такого не было ни разу. Большее, что могли найти, – это 10–20 фунтов, отложенных для кур. Но даже этот «излишек» отбирался[ 36].

Один из активистов рассказывал физику Александру Вайсбергу: «…борьба с кулаками была очень трудным временем. В меня дважды стреляли в деревне, один раз ранили. Скольку буду жить, не забуду 1932 год. Крестьяне с опухшими конечностями лежали в своих землянках без всякой помощи. Каждый день выносили новые трупы. И все-таки нам приходилось как-то добывать хлеб в деревнях, чтобы выполнить план. Со мной был мой друг. Его нервы были недостаточно крепкими, чтобы вынести все это. „Петя, – сказал он однажды, – если таков результат сталинской политики, разве она может быть правильной?“ Я строго отчитал его за это, и на следующий день он пришел ко мне извиняться…»[ 37]