Михаил Ильинский - Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.)

Колли:Любую цифру в разумных пределах. Думаю, что он сообщил самую высокую цифру…

Даниэл:А он проводил проверку, были ли настоящие подсчеты?

Колли:И да, и нет. Я точно не помню, как он это делал. Я только помню, что на моем счету было 50 убитых…

Даниэл:Вы сказали капитану Медине о том, что расстреляли людей в овраге?

Колли:Да, сэр.

Даниэл:В какой форме вы это сделали?

Колли:Он спросил меня, сколько гражданских было среди убитых.

Даниэл:И что вы ему ответили?

Колли:Я ответил, что это он должен решить сам.

Иными словами, Колли и Медина сообща прикидывали «реальную» цифру, которую можно было вывести из оценки развития событий «статистики убийств» и которая укладывалась, подтверждала бы «логику событий». Так, Медина сообщил, что убил «от 30 до 40 человек», а Колли импонировала цифра 50. Потом Медина вывел для всех подразделений цифру 310, но в процессе «переосмысления» и с учетом обстановки ее пришлось снизить до 128 и т.д. Однако жители общины Сонгми и деревни Милай насчитали около 500 погибших. И это – статистика злодеяний военщины. За каждой цифрой – преступление, оборванная жизнь… Подсчитывая число убитых, о живом человеке забывают. Его якобы и не было…

В 60-х годах в советских спецслужбах, и прежде всего в учебных заведениях (академиях) Министерства обороны и Комитета госбезопасности при Совете министров СССР, была «модной» тема анализа, психологического состояния американского солдата и офицера в условиях военного времени – в ходе боевых действий и в тылу, хотя само понятие «тыл» в партизанской войне приобретало весьма относительное понятие. Это – один блок проблем психологической войны. Но был и другой блок – изучение особенностей характера обычаев, привычек, нравов национальных меньшинств и использование их в интересах США, Китая, Вьетнама и других государств – участников вооруженного конфликта.

Второй «блок» приобретал не меньшее стратегическое значение, чем первый.

Если вопрос «боевого духа американского солдата» имел «временные рамки», начинался с первыми выстрелами и разрывами бомб, а завершался с концом присутствия на фронте (не говоря о послевоенном «вьетнамском синдроме» – тогда его размеры еще не могли оценить), то использование в военно-психологических целях нравов и обычаев народов, десятков национальных меньшинств, особенно горцев и островитян, приобретало важное значение, рассчитанное на многие годы вперед. При этом особую ценность получало изучение традиций, многовекового опыта отношений между национальными группами людей, проживающих на одной или соседних территориях. Проблема, как известно, непростая на всех континентах (кто станет отрицать, что не изжиты до сих пор противоречия даже в Европе между французами и немцами, французами и итальянцами и т.д.).

Итак, став однажды «модной», тема «психологическая война», изучение боевого духа американского солдата в Индокитае и использование нравов и обычаев народов Вьетнама, Лаоса и Камбоджи, а также около восьмидесяти малых народов Индокитая привлекла во Вьетнаме специалистов «психологической войны», заставила «переквалифицироваться» и некоторых ведущих оперативных работников из резидентур КГБ в Ханое, Вьентяне, Пномпене. Мой студенческий друг Георгий (помните, первый говорящий по-вьетнамски разведчик ПГУ в Ханое во время начала войны в 1964 году) также засел за подготовку диссертации на «психологическую тему» под прикрытием Академии наук СССР. Он не был карьеристом, слыл великолепным парнем и практиком, но звание кандидата исторических наук при любом повороте событий ему никогда бы не мешало. С «наукообразностью», «теоретизацией» подходов к теме у разведчика дело шло туго, да и «конкретика фактов» не была особенно обильной. Пришлось помогать журналистам. Лучшими помощниками стали американские публицисты, буквально копавшиеся во внутреннем мире, в душевных переживаниях американского солдата, попавшего в ад вьетнамской войны. Тема героизма, американского патриотизма, жажды победы (несмотря на поражение) в кино и литературе пришла позже, после разрушающих душу пораженческих настроений. И чем яснее было поражение, крах агрессивной политики США, тем красочнее выглядел героизм «Рембо».

Мой сайгонский коллега М. Герр написал цикл репортажей из Сайгона, которые я собрал и копии отдал Георгию. Почему именно статьи М. Герра, а не десятков других американских коллег? Не знаю. Во-первых, с Герром мы неоднократно встречались, а, во-вторых, у нас, кажется, было немало общего. У меня, например, на стене корпункта в Ханое висели старые французские карты Вьетнама, Тонкина, Аннама, считавшиеся большой редкостью и обладавшие для ДРВ «шпионской точностью» (на них наносились все деревни и горные тропы). Карты эти у меня таинственно пропали со стены. Ремонт я, понятно, не делал.

Подобные же карты были и у Герра. Именно с них он начал цикл репортажей. «Дыхание ада», в котором, как мне казалось, он точно передавал внутреннее состояние американского солдата и экспедиционного корпуса 1964–1968 годов. У него было немало публицистических находок.

«На стене моей сайгонской квартиры висела карта, – писал М. Герр (этот «прием» применял и я в 1966–1969-х годах). Иногда, вернувшись поздней ночью до того измотанный, что сил ни на что не оставалось, я вытягивался на койке и рассматривал карту. Чудо – карта, особенно теперь, когда окончательно устарела. Досталась она в наследство от прежнего постояльца, жившего здесь много лет назад. Француза, наверное, судя по тому, что была отпечатана в Париже. После стольких лет сырой сайгонской жары бумага сморщилась и покоробилась. Вьетнам был еще разделен на прежние колониальные территории: Аннам, Тонкин и Кохинхину, а к Западу от них, за Лаосом и Камбоджей, лежал Таиланд. Королевство Сиам. Да. Действительно старая ценная карта!

Если бы призраки стран-покойниц могли являться живым, подобно призракам покойников-людей, на этой карте поставили бы штемпель «Текущие дела», а остальные карты, которыми пользуются с шестьдесят четвертого года, сожгли бы. Но будьте уверены, ничего подобного не произойдет. Сейчас конец шестьдесят седьмого, и даже по самым подробным картам ничего больше толком не поймешь. Пытаться читать их – все равно что пытаться читать лица вьетнамцев или американцев. А это – все равно что пытаться читать ветер. Мы знали, что большая часть получаемой информации поддавалась разному чтению; различные участки территории разное рассказывали разным людям. Знали мы и то, что здесь есть только война… И эту войну люди читали тоже по-разному.