Александр Керенский - Гатчина

Итак, обосновавшись с утра 27-го в Гатчине, мы, подсчитав все наши наличные силы и возможные подкрепления, решили на рассвете 28-го начать движение на Царское Село с расчётом захватить его к полудню этого же дня. Сам ген. Краснов был полон уверенности и бодрости, считал, что подкрепление ему понадобится главным образом лишь после овладения Царским для петербургской операции в тесном смысле этого слова. Настроение казаков в этот день 27-го было тоже вполне удовлетворительно. К рассвету 28-го казаки стали выступать из Гатчины и скоро их полки в полном порядке вытянулись вдоль царско-сельского шоссе. В это же утро пришло первое подкрепление; превосходно блиндированный поезд, обильно снабжённый пулемётами и скорострельными лёгкими пушками. Но уже в это утро нас стала сильно беспокоить и волновать та медлительность, с которой продвигались к нам с фронта эшелоны. Эта медлительность становилась прямо странной и загадочной. Позднее мы получили об'яснение этой загадочности: с одной стороны, нас «саботировали» некоторые штабы, например, тот же Черемисов; с другой – большевики, железнодорожники и телеграфисты применяли к воинским поездам, шедшим в направлении на Гатчину, итальянскую забастовку. Часа через три после выступления отряда я выехал к нему вдогонку. Я нашёл казаков совсем не там, где рассчитывал. К сожалению, отряд продвигался совсем не с той быстротой, с какой предполагалось, и скоро выяснилось окончательно, что казаки ни в каком случае к полудню в Царское Село не поспеют…

Следуя раз навсегда принятому правилу не вмешиваться в чисто военные операции, я остановился приблизительно на полдороге между Гатчиной и Царским Селом, у здания метеорологической обсерватории, с вышки которой в бинокль всё «поле военных действий» было как на ладони. Здесь, а может быть, несколько раньше в пути, я узнал, что большевики будто бы успели организовать под Царским Селом кое-какое сопротивление и что ген. Краснов только после некоторого артиллерийского обстрела атакует город.

Действительно, спустя некоторое время по приезде нашем на обсерваторию, мы услышали короткую канонаду. Затем всё стихло. Время шло. Тишина нигде не нарушалась. От ген. Краснова никаких известий не поступало. Наконец, мне надоело ждать и ничего не делать: я сам поехал к месту сосредоточения правительственных войск. Ген. Краснов доложил, что задержка об'ясняется лучшей, чем он думал, организацией обороны Царского Села, а также слишком ничтожной численностью нашего отряда. В продолжение этого разговора ген. Краснов как-то по новому держал себя со мной, и, между прочим, просил меня не оставаться на поле сражения, как-то не особенно раздельно об'ясняя мне, что моё присутствие не то мешает операциям, не то волнует офицеров, что-то в этом роде. Всё это мне казалось очень странным, не совсем понятным, пока… Пока я не заметил в его окружении несколько слишком хорошо известных мне фигур, из совета союза казачьих войск. Оказалось, что совет прислал ген. Краснову особую Делегацию. Тогда новый тон и новая манера генерала мне стали слишком понятны, ещё было в памяти поведение казачьих полков в Петрограде, в ночь на 26-е, их подозрительный нейтралист – результат агитации этого самого совета. Появление политиканов и интриганов из союза казачьих войск в моём отряде сразу почувствовалось и не предвещало ничего хорошего. Моё внимание ещё больше насторожилось, когда в обсерватории, куда я вернулся после беседы с ген. Красновым, меня нагнал Савинков.

Савинков – в моём отряде, как делегат совета союза казачьих войск? Это появление тогда, и потом долгое время спустя оставалось для меня совершенной загадкой? Какими путями и средствами Савинков – по его собственному домогательству назначенный мной начальником Петрограда против войск Корнилова, – Савинков, первый в своём воззвании назвавший восставшего генерала изменником, – каким образом он заручился доверием совета казачьих войск, – организации до конца преданной Корнилову. Ведь все эти Дутовы, Анисимовы и проч. казачьи политиканы были злейшими врагами Временного Правительства и, в особенности моими.

В ту минуту появление в моей маленькой комнатке обсерватории, где я сидел, этого своеобразного «казака» сразу, быстротой молнии осветило мне всё новое положение в отряде: я не столько понял, сколько почувствовал, что появление этой «делегации» не пройдёт даром для успеха всего предприятия. Я уже не помню всех деталей этого короткого свидания с Савинковым. Помню только, что этот «казак» старался говорить с особо загадочным и трагическим видом; что он особо предостерегающим тоном вопрошал меня, намерен ли я предоставить ему какое-либо официальное при себе положение. Я уклонился от всякого с ним по существу разговора. Мы расстались…

А время шло. Солнце уже склонилось к западу. Я успел ещё раз по разным срочным делам с'ездить в Гатчину, но о решительном «натиске» на Царское Село так и не было ничего слышно. Тогда я снова поехал в отряд, на этот раз с твёрдым решением вмешаться в самые военные действия. Я уже более не сомневался, что внезапный «паралич», охвативший все части 3-го конного корпуса, происхождения не военно-технического, а чисто политического. Я нашёл отряд Краснова уже в самом предместьи города, но не заметил ни малейшего намёка на военные действия. Напротив, между «осаждавшими» и «осаждёнными» шли какие-то безконечные переговоры о добровольном подчинении, о сдаче оружия и т. д. Выяснив на месте положение, я послал ген. Краснову одно или два (не помню) письменных требования, немедля начать военные действия против Царского Села, открыв артиллерийский огонь. Генерал отвечал, что недостаточное количество войск, а также колеблющееся и крайне возбуждённое настроение казаков, заставляют его избегать всяких решительных мер. Было очевидно, что Краснов не торопился. До сих пор я остаюсь в глубочайшем убеждении, что при доброй воле командования, присутствии интриг, мы заняли бы Царское Село ещё утром, на 12 часов раньше, чем это случилось. А это в свою очередь дало бы нам возможность начать следующую операцию на 24 часа раньше, т. е. до разгрома восстания юнкеров. Как будет видно дальше, это сознательное промедление под Царским Селом было последним роковым ударом для всего нашего похода.

Уже совсем вечером, ген. Краснов, так и не начиная бомбардировки, доложил мне, что намерен несколько оттянуть войска назад, отложить занятие Царского Села на завтра. Это было уже слишком. Я ни при каких условиях не мог дать на это своё согласие. Во первых, я не видел никаких препятствий к немедленному овладению Царским Селом; во вторых, я считал недопустимым, чем нибудь в наших действиях создать впечатление нашей слабости и неуверенности. Как раз в это время приехавший из СПб. комиссар Северного фронта Станкевич сильно помог мне в моём разногласии с ген. Красновым. Станкевич, сообщая о положении в столице и, в частности о состоянии там готовых нас поддержать боевых силах, всячески настаивал на ускорении нашего продвижения к Петербургу. В конце концов, было решено немедленно занять Царское Село. Около полуночи, как и следовало ожидать, без всяких затруднений, что называется – «без выстрела» наш отряд вступил в город. С таким же успехом это можно было ожидать ровно на 12 часов раньше.