Василий Молодяков - Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

«Бог во Франции» принес Зибургу успех во Франции (Массис назвал его «странным»), где позже вышли еще 10 его книг. В их числе «Какой будет Германия» (1933), написанная в последний год Веймарской республики и выпущенная Грассе в марте того же года (перевод, видимо, делался по рукописи) под названием «Защита германского национализма». Повторяя прежние тезисы: устремленность немцев в будущее, любовь к труду ради труда, к процессу творчества, а не к результату в противовес французскому прагматизму и стремлению к законченности форм как совершенству, – автор от рассуждений о том, что «для нас завершенность означает смерть» («только законченная вещь имеет ценность», повторял Моррас), перешел к конкретным политическим проблемам.

Целью послевоенной политики «союзников» Зибург назвал «как можно более радикальное и длительное ослабление Германии», которой «в принципе сохранили жизнь, но постарались сделать ее практически невозможной». «Мы ни на миг не поверим, что сохранение мира зависит от исполнения Версальского договора», – подчеркнул он, добавив, что «полагаться на твердость Франции в деле спасения цивилизованного мира от гибели – чистой воды иллюзия». По его утверждению, «франко-германский диалог в настоящее время – не что иное, как французский монолог, слабеющий отзвук которого теряется в пустоте», а «ссылки на “человечество” всегда служат одному народу лишь предлогом для навязывания другому своих моральных ценностей» [277] Sieburg F. Défense du nationalisme allemand. Paris, 1933. P. 42, 111, 191, 189, 124. .

Французов особенно должны были встревожить рассуждения автора о «бескорыстности» германского милитаризма как этического проявления национального духа и о необходимости всеобщей воинской повинности – для «формирования нации» (Зибург считал, что она еще находится в процессе обретения единства), «наиболее полного воплощения моральной воли немцев» и «восстановления утраченной связи между индивидуумом и государством» [278] Sieburg F. Défense du nationalisme allemand. Paris, 1933. P. 89, 82, 77. , а вовсе не для подготовки новой агрессии. Восстановив в марте 1935 г. всеобщую воинскую повинность, нацисты объясняли это не только соображениями «чести», «равенства» и «безопасности», но желанием воспитать у молодежи сознание единства Рейха, «дать им узнать Германию», а не только свою провинцию, как писал Гитлер в «Майн кампф» [279] Benoist-Mechin. Histoire de l'armée allemande. Vol. II. Paris, 1938. P. 601–602. .

В полемике с «Богом во Франции» Грассе и Массис не раз вспоминали Эрнста-Роберта Курциуса, признанного в Германии знатока французской культуры и франкофила, первого «хорошего немца», которого философ Поль Дежарден в 1922 г. пригласил на знаменитые «декадники» в Понтиньи.

Курциус был известен как знаток средневековой латинской литературы, которую считал проявлением европейского культурного единства, и как истолкователь современной Франции, ценивший Жида, Пруста, Роллана, Клоделя и написавший книгу о Барресе. Неудивительно, что именно ему заказали книгу о французской цивилизации, предназначенную для широкого читателя и использования в школьном и университетском образовании. В 1931 г. Грассе выпустил ее (и годом позже переиздал) под заглавием «Эссе о Франции» в переводе Жака Бенуа-Мешена, сторонника сближения с Германией.

Отметив в предисловии к французскому изданию свою «нелюбовь к обобщениям» (CEF, 11), Курциус именно обобщал, а не просто делился личными впечатлениями, как Зибург. Сквозная тема книги – «французское понятие цивилизации» (заглавие первой главы) и разница в понимании немцами и французами таких вещей, как цивилизация, культура и история.

Писавший, как и Зибург, для немцев, а не для французов, Курциус сразу объяснил, почему французы отождествляют себя с цивилизацией, а немцев считают варварами:

«В Германии понятия о национальном и всеобщем противопоставлены друг другу, во Франции они едины. <���…> Претензии на всеобщность преобразовались в национальную идею. <���…> Во Франции понятия о нации и о цивилизации полностью совпадают, так что между ними невозможно провести различие. <���…> Поскольку Франция отождествляет себя с понятием цивилизации, она никогда не говорит о “французской цивилизации”, но лишь просто о цивилизации. Так французское национальное самосознание возвышает себя до всеобщности. <���…> Тесная связь национального чувства и понятия цивилизации объясняет, почему Франция всегда видела себя во главе цивилизованных народов» (CEF, 26–27, 51–54).

Моррас и Массис могли бы согласиться с этим. «Заметим, однако, – продолжал Курциус, – что сегодня просвещенные люди во Франции отказались от старого представления о ней как о маяке, освещающем путь всему человечеству. В общественном сознании оно, конечно, еще бытует, в очень упрощенном виде, но среди интеллектуальной элиты его разделяют разве что крайне правые. Я говорю прежде всего об Анри Массисе, который видит во Франции крепость западного духа, противостоящую Германии, России и Азии» (CEF, 54). Напомню, что «Защиту Запада» он получил от автора и внимательно прочитал.

В чем, согласно Курциусу, принципиальная разница между французами и немцами? «Даже при отказе от мысли о духовном превосходстве представления французов принципиально отличаются от наших. Французский дух привержен идее о том, что человеческая натура везде и всегда по сути одинакова. Он верит в существование всеобщих норм, одной из которых является цивилизация. <���…> Для француза человек есть прежде всего существо разумное. Рационализм картезианского происхождения и сегодня является одной из самых живых составных частей французского понятия цивилизации» (CEF, 55).

В быту всё выглядит по-другому, о чем говорил и Зибург. «Немец, привыкший к объективности и порядку, часто сетует на отсутствие во Франции и того, и другого, – отметил Курциус на первых же страницах. – Он полагает, что и французы должны страдать от этого. Поскольку этого не происходит, у немца появляется другая причина для изумления, если не раздражения. Француз знает, что в конце концов “несмотря ни на что” всё будет хорошо, что дело решится “вопреки всему”. Он предпочитает не волноваться по поводу “несмотря ни на что” и “вопреки всему”, нежели навязывать дисциплину и порядок, которым природные склонности его соотечественников не покорятся никогда» (CEF, 15–16).

Как совместить «картезианский рационализм» мысли и беспорядок в повседневной жизни? Моррас объяснял это отсутствием монархии, лишившим Францию многих преимуществ перед «тевтонским иррационализмом». Курциус постарался проявить объективность, а не оценивать по принципу «лучше – хуже» или «выше – ниже».