Василий Молодяков - Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

«Если культура у Запада греко-латинская, то религия – нет», – повторил Гийюэн аргумент Маритена из книги «Примат духовного» (1927). Сущность Запада он видел в синтезе трех традиций: «научной и философской, эстетической и моральной эллинистического происхождения», «юридической и политической римского происхождения» и «религиозной еврейского происхождения». Первые две формулировки согласовывались с идеями Морраса, третья указывала на камень преткновения в его отношениях с христианством. Они сходились в неприятии Ренессанса как источника «натурализма, аморализма, интегрального рационализма и антропоцентризма» (христианин Гийюэн более строг к нему, чем агностик и «язычник» Моррас, которого он поддержал в конфликте с Ватиканом), идей Руссо и новейших эзотерических учений.

Гийюэн не меньше своих оппонентов ополчался против «мистического германизма», заменившего немцам христианство в «мирской и коллективной жизни». Будучи протестантом и патриотом, он еще в годы мировой войны заявил, что «антипротестантская страсть» Морраса «делает мало чести французскому уму», а отвечая Массису, восстал против отождествления протестантизма с германизмом.

«Что может быть более произвольным, чем определять Запад, исключая из него протестантизм, то есть половину по численности и три четверти по могуществу того, что в глазах всего человечества является западным миром? Я отлично понимаю, почему, говоря о протестантизме, Массис упоминает только Лютера, но не Кальвина. Доведя свою мысль до логического конца, он должен был бы исключить из Запада Англию и Соединенные Штаты, не говоря о кальвинистах Франции, Швейцарии и Голландии, и отрицать, что Кальвин – самый романский из французов и самый западный из западных людей». «Нелепо делать из Реформации исключительно немецкое явление и отождествлять ее с лютеранством. Кальвинизм, составляющий ее основу, является французским по происхождению и преимущественно англосаксонским по развитию, то есть, будучи германо-франко-английским, представляет собой прежде всего западное явление». Здесь он не только указал на слабость построений Массиса (как позже Вейдле), но бросил вызов одной из основ политической философии Морраса, что не помешало ему в тридцатые годы сблизиться с обоими.

В отклике на «Защиту Запада» Доде особо отметил, что она «заставляет задуматься о нынешнем положении Германии перед лицом западной цивилизации», напомнив, что «под гегемонией Пруссии она всегда представляет опасность». «Любые попытки сближения, интеллектуального и прочего» он отверг как «безмерный обман, скрывающий военную угрозу» (LDE, 176–177). Отрицая самую возможность интеллектуального диалога с «бошами», Моррас, Доде, Бенвиль не считали нужным интересоваться, что пишут о Франции за Рейном. Рене Бенджамен прямо заявил: «Я не могу разговаривать с немцем: мне нечего ему сказать. У нас просто нет общих тем для разговора. <���…> Меня поражает, что немец моего возраста (т. е. поколения участников войны. – В. М. ) вообще осмеливается заговаривать со мной» [268] René Benjamin. Les augures de Genève. Paris, 1929. P. 77. .

Автор «Защиты Запада» допускал возможность диалога, но видел его неравноправным. Германия должна признать свою ответственность за войну, смириться с поражением и отказаться от мечты о реванше – право на который для Франции десятилетиями отстаивали Баррес и Моррас. Их ученик игнорировал то, что Версальский «мир» для немцев столь же неприемлем, как для французов – Франкфуртский «мир», а оба победителя хотели видеть свой триумф вечным.

Мало кто в Германии собирался вести диалог на таких условиях. Одним из них был баварский католический священник и публицист Георг Мёниус, антипрусские и пораженческие высказывания которого вызывали недовольство не только у националистов, но и в церковных кругах. В 1929 г. Мёниус написал предисловие к немецкому переводу «Защиты Запада», озаглавив его «Германизм против романства». Массис сразу же опубликовал его французский перевод [269] Перепечатано: Henri Massis. Allemagne d'hier et d'après-demain, suivi de Germanisme et Romanité par Georg Mœnius. Paris, <1949>. Р. 101–146; далее цит. без сносок. в «Revue universelle».

В согласии с Массисом автор начал с того, что «Германия всегда была антироманской страной», начиная с победы Арминия в 7 г. н. э. над римскими легионами в Тевтобургском лесу. «Меч Арминия отделил нас от латинской цивилизации, – сокрушался Мёниус. – <���…> Тевтобургский мемориал – символ нашего отказа от культуры». Продолжателями Арминия он назвал Лютера, который «резким разрывом с традиционной культурой отбросил Германию далеко в прошлое», и Бисмарка. Вред протестантизма Мёниус видел и в том, что он, будучи «стихией разделения и хаоса», разрушил единство Европы, которое обеспечивалось «универсалистским духом Рима», но Рима католического, а не просто латинского. Поэтому автор предпочитал религиозное «романство» этническому «латинству».

Бог во Франции. 1930. Титульный лист и авантитул с инскриптом: «Господину Рене Гийюэну, статьи которого я всегда читаю, привет от немецкого журналиста Фридрих Зибург»

«Рим – европейское решение всех проблем»: этот тезис Мёниуса объясняет его симпатии к Муссолини, особенно после заключения конкордата с Ватиканом, и критику в адрес германских католиков, на которых дурно влияют присущий немцам «опасный этнический партикуляризм», «слишком тесный контакт с протестантскими элементами нашего народа» и «прусское» стремление ставить интересы государства выше интересов церкви. Особое неприятие автора вызывали расистские идеи «германского Христа» и «Германской церкви», что сделало его непримиримым противником нацистов и заставило эмигрировать после их прихода к власти.

В отличие от Массиса, Мёниус не выводил Германию целиком за пределы Запада, но подчеркивал ее расовую и культурную неоднородность, отсутствие внутреннего единства, усугубленное Реформацией как расколом. Западное в германской цивилизации и культуре автор объяснял влиянием католицизма и сокрушался, что оно не стало всеобъемлющим. Затронув тему славянского влияния, он высоко оценил религиозность русской души и значение православия для Церкви Христовой (куда ему надлежит «вернуться»!), но напомнил, что немцам нужна «прививка латинства», дабы не утонуть в «восточном мистицизме».

Позиция Мёниуса была исключением. Готовые к диалогу интеллектуалы собирались разговаривать на равных и отказывали французам в монополии на «цивилизацию» и «культуру». Получив от автора «Защиту Запада», Курциус – ровесник Массиса, протестант и уроженец Эльзаса – писал ему 8 апреля 1927 г.: «Я не католик, как вы, но отстаиваю свое право быть христианином. Я не латинянин, как вы, но отстаиваю свое право быть западным человеком и по-своему служить делу Запада. Сводить дело Запада к католицизму и латинству представляется мне политически ошибочным. Трудно не любить большевиков сильнее, чем я, но неужели вы не чувствуете, как обезоруживаете нас, разделяя Запад и “германство”? <���…> Разве мы защищаем не один и тот же гуманизм? Неужели вы заинтересованы в том, чтобы толкать нас на Восток, в сторону России, Азии, варварства?» (ТНМ, 268–269).