Петр Люкимсон - Царь Ирод

Но рано или поздно до Архелая должны были дойти слухи об истинном положении вещей. Узнав о случившемся в Иерусалиме, он, будучи хорошо знаком с Иродом, видимо, понял, что на этот раз выручить из беды зятя вряд ли удастся и надо попытаться спасти хотя бы дочь и внуков. С этой миссией он и направил в Иерусалим своего министра Мелу.

В качестве доказательства справедливости выдвинутых в адрес Александра обвинений Ирод велел привести закованного в кандалы Александра и устроил ему новый допрос при Меле. Александр подтвердил, что хотел бежать в Каппадокию, к Архелаю, но вновь отверг все обвинения в намерении убить отца. Воспользовавшись случаем, он попросил Мелу передать тестю, что все еще надеется на более справедливое расследование. Хотя после убийства Тирана и Юкунда шансы на это были невелики, но если его и брата доставят в Рим, то они все-таки есть.

После этого Ирод велел Птолемею отвести Мелу и Александра к Глафире. Увидев мужа в кандалах, Глафира разрыдалась и бросилась ему на шею. Птолемей дал супругам излить свои чувства, а затем, выполняя поручение Ирода, спросил молодую женщину, знала ли та что-либо о планах мужа.

Глафира ответила, что ни о каких дурных планах Александра она не знала, но если это надо для спасения супруга, то готова признаться в чем угодно.

— Ни я, ни ты не знаем ни о чем из того, в чем нас обвиняют эти люди. Вся наша вина лишь в том, что мы хотели уехать к твоему отцу, а оттуда в Рим! — сказал Александр, пытаясь удержать жену от глупостей.

Но Ироду этого было более чем достаточно: слова Александра и поведение Глафиры стали для него свидетельством, что царь Архелай также принимал участие в заговоре. Меле не оставалось ничего, как попытаться убедить Ирода, что, согласившись дать братьям убежище, Архелай вовсе не собирался посылать их в Рим жаловаться на Ирода. Что, впрочем, не могло переубедить последнего, так как параноика переубедить в чем-либо вообще невозможно.

В тот же день Ирод написал и отправил два письма.

Одно из них было адресовано Архелаю с обвинениями в соучастии в заговоре. Второе — Августу с подробным описанием расследования по делу Александра и Аристобула, с приложением их «покаянных» писем и нижайшей просьбой свершить над ними справедливый суд.

Это письмо было доставлено в Рим вскоре после того, как Николаю Дамасскому удалось уверить императора в том, что Селлий попросту оклеветал Ирода. Узнав об этом, доставившие послание иудейского царя Олимп и Волумний поспешили вручить его Августу.

Тот, чувствуя вину перед Иродом за историю с Селлием, отписал, что, как царь, Ирод вправе и сам свершить суд над собственными детьми.

Больше Александру и Аристобулу рассчитывать было не на кого.

Будем объективны: смысл письма Августа отнюдь не заключался в том, что Ирод может делать все, что ему вздумается. Прочитав послание из Иерусалима, Цезарь мгновенно понял, что Ирод не в себе, и отказался от уже принятого было решения передать под его власть всю Набатею.

Ответное письмо Август начал с выражения соболезнования Ироду по поводу его семейных проблем. Затем владыка Рима и в самом деле указал, что, будучи царем, тот имеет право свершить суд над сыновьями, но тут же добавил, что это должен быть очень представительный и справедливый суд, а потому состав судей следует максимально расширить и желательно ввести в него среди прочих того же царя Архелая. Вдобавок — опять-таки ради объективности — Август рекомендовал провести суд не в Иудее, а на какой-нибудь нейтральной территории.

Наконец, в заключение император подчеркнул, что если сыновья и в самом деле замышляли отцеубийство, то к ним следует применить крайнюю меру. Но если речь шла только о попытке побега, то, возможно, их вообще не стоит наказывать или ограничиться изгнанием из Иудеи.

Таким образом, говорить о том, что Октавиан Август дал Ироду полный карт-бланш на убийство сыновей, не приходится. Другое дело, как Ирод воспринял это письмо. А воспринял он его однозначно: как то, что «ему предоставлена относительно своих сыновей полная свобода действий», и «совершенно отдался мощному чувству своей ненависти» (ИД. Кн. 16. Гл. 11:1. С. 170).

Тем не менее пренебречь письмом Цезаря полностью Ирод, безусловно, не мог, а потому решил проводить суд не в Иерусалиме, а в Берите, как тогда назывался сегодняшний Бейрут.

В качестве судей он созвал всех живших в регионе видных римских сановников и местных правителей — и таким образом число членов суда достигло 150 человек. Но каждый из них числился в друзьях Ирода, каждому из них он в свое время делал дорогие подарки или оказывал некие услуги, а потому ни о каком объективном суде изначально не могло быть и речи. Что же касается Архелая Каппадокийского, то его Ирод решил вовсе не приглашать — ведь, в конце концов, речь шла не о приказе, а лишь о рекомендации. Таким образом, среди судей не оказалось ни одного человека, который мог бы повлиять на мнение других членов суда в пользу царевичей.

Больше того, зная, насколько Александр и Аристобул сведущи в юриспруденции, и помня о немалом ораторском таланте старшего сына, Ирод решил вообще не приводить их в суд, лишив таким образом подсудимых не только возможности выступить в свою защиту, но и произнести последнее слово.

К тому же Ирод опасался, что сам вид царевичей может возбудить в судьях сострадание. На протяжении всего времени суда он содержал сыновей под стражей в небольшой деревушке близ Сидона — на случай, если суд все же пожелает их выслушать. Но никто из судей не захотел соблюсти даже тех правил приличия, которые могли создать видимость правосудия.

Из самого описания Флавием этого судебного процесса безумие Ирода, игравшего роль прокурора, почти не вызывает сомнений.

«Он был крайне раздражен и выходил из себя, доказывая виновность юношей; при этом он выказал явные признаки своего гнева и необузданной дикости, не давая судьям возможности лично проверять доказательства виновности, но повторяя свое недостойное отца обвинение детей, сам читая их письма, в которых, впрочем, вовсе не упоминалось ни о заговоре, ни о каком-либо другом преступном замысле, но где только говорилось об их планах бегства и встречались некоторые крупные резкости по его адресу, вызывавшиеся его собственной враждебностью к детям. На таких местах царь возвышал голос и говорил, что тут лишнее доказательство очевидного существования заговора, причем клялся, что охотнее лишился бы жизни, чем выслушивать такие речи. В заключение он сказал, что как по природе, так и в силу предоставленной ему императором власти он имел бы право решить данный вопрос по собственному усмотрению, и привел древнее постановление, в силу которого, если родители человека выступали против него с обвинением и возлагали руки свои на голову сына, последний обязательно подвергался побитию камнями со стороны всех присутствовавших при этом. Несмотря на то что он [царь] властен делать в своей стране и в своем царстве все, что угодно, он все-таки готов выслушать приговор судей. Последние, говорил он, здесь не столько в качестве судей, долженствующих вынести приговор по очевидному преступлению детей, которые его чуть не погубили, сколько в качестве свидетелей, имеющих возможность понять гнев его, так как никто, даже иноземец, не отнесется безучастно к столь коварному замыслу», — пишет Флавий (ИД. Кн. 16. Гл. 11:1. С. 170–171).