Джон Барри - Испанка. История самой смертоносной пандемии

Коул имел обширные интересы и помимо медицины: на склоне лет он написал двухтомное, на 1294 страницах, исследование об Оливере Кромвеле, Стюартах и Английской гражданской войне. Но во время институтских обедов он был сосредоточен. Хайдельбергер вспоминал: «Он сидел и внимательно слушал все, что обсуждалось, а затем задавал вопрос. Иногда этот вопрос казался наивным в устах человека, обладавшего глубочайшими познаниями, но за этим простым вопросом всегда стояло то, на что прежде никто не обращал внимания, а сам вопрос помогал вникнуть в проблему гораздо глубже. Это была замечательная особенность доктора Коула» [151] Майкл Хайдельбергер, устный рассказ, 1968, Национальная медицинская библиотека, 83. .

Его отец и два дяди тоже были врачами. В «Хопкинсе» преподаватель Коула Льюэллис Баркер устроил лаборатории непосредственно в госпитальных отделениях, чтобы изучать заболевания, а не просто делать анализы. Именно там Коул выполнил свои первые новаторские исследования. Из этой работы он вынес идеи, которые и сегодня серьезно влияют на проведение «клинических» исследований — исследований, в которых участвуют пациенты, а не пробирки или животные.

Флекснер считал госпиталь полигоном, где следовало испытывать идеи, рожденные учеными в лабораториях. Ученые должны были направлять экспериментальное лечение. Врачи, по мысли Флекснера, должны были играть роль не более чем лаборантов, ухаживающих за лабораторными животными.

Коул имел на этот счет иное мнение. Он не желал, чтобы врачи госпиталя работали, как говорил Риверс, «служанками». По словам Риверса, Коул и его подчиненные «не собирались тестировать идеи Ногути, идеи Мельцера или идеи Ливенса». Коул твердо придерживался правила: «Пациентов должны изучать и исследовать люди, которые с ними работают, которые о них заботятся» [152] Benison, Tom Rivers, 70. .

В письме, направленном совету директоров, Коул писал, что врачи-клиницисты должны быть полноценными учеными, проводящими серьезные исследования: «Одно из главных препятствий на пути прогресса в медицине — физический и интеллектуальный барьер между лабораторией и многими нашими больничными палатами. Клинические лаборатории, вообще говоря, существуют только для того, чтобы помогать в диагностике. В связи с этим я настаиваю, что госпитальные лаборатории следует превратить в настоящие научные подразделения, а врачам госпиталя надо разрешать и даже рекомендовать заниматься экспериментальной работой» [153] Benison, Tom Rivers, 68. . Это было не просто дележкой территории или вопросом о бюрократическом подчинении. Коул создал невероятно важный прецедент. Он просил — вернее, даже требовал, — чтобы врачи, лечившие больных, могли заниматься полноценными научными исследованиями, касающимися заболеваний, которыми страдали их пациенты. Вернее, такие прецеденты случались и ранее в самых разных местах, но именно Коул впервые решился сделать такой подход системным.

Такие исследования не просто ставили под угрозу авторитет ученых, занимавшихся в лабораториях чистой наукой, но и, как следствие, в корне меняли отношения врача и пациента. Новый подход стал бы признанием того, что врачи не знают ответов заранее — и не могут их найти без помощи больных. А поскольку любое строгое исследование должно быть «контролируемым», это также означало, что случайность — противопоставленная самым добросовестным суждениям врача — тоже могла диктовать, какое лечение необходимо больному.

Неизвестно, действительно ли Коул был от природы робок, зато известно, что он не уступил. Уступить пришлось Флекснеру. Таким образом, в госпитале Рокфеллеровского института удалось приложить науку непосредственно к лечению больных — и создать ту модель клинического исследования, которой сегодня придерживается крупнейшее в мире исследовательское медицинское учреждение, Клинический центр Национальных институтов здравоохранения в Бетесде (штат Мэриленд). Эта модель позволяет исследователям учиться. И она же готовит их к действию.

Госпиталь Рокфеллеровского института открылся в 1910 г. К этому времени лучшие американские ученые-медики могли на равных соперничать с лучшими мировыми специалистами. Но в Соединенных Штатах существовала огромная разница между лучшими врачами-практиками и средним уровнем медицины: непреодолимая пропасть отделяла лучшее от худшего.

Грубо говоря, в американской медицине были выдающиеся генералы, полковники и майоры, но не хватало сержантов, капралов и рядовых. У нее не было армии, которую можно было бы вести в бой, — во всяком случае, надежной армии. Разрыв между лучшим и средним предстояло ликвидировать, а от худшего избавиться.

До практикующих врачей было не достучаться. Они сами решали, пользоваться им научными методами или нет. Тысячи врачей выбирали науку. Сам Флекснер получил первоначальное медицинское образование в ужасном учебном заведении, но с лихвой компенсировал этот недостаток, подтвердив наблюдение Уэлча: «Результаты были лучше самой системы» [154] Цит. по: Flexner and Flexner, William Henry Welch, 61. .

Но система медицинского образования тем не менее нуждалась в коренной реформе. Первые призывы к реформе раздались еще в 20-е гг. XIX в. Но, не считая горстки элитных школ, добиться удалось немногого.

Однако даже в элитных школах изменения происходили медленно. Только в 1901 г. Гарвард, за которым вскоре последовали Пенсильванский и Колумбийский университеты, стал, вслед за «Хопкинсом», требовать от будущих студентов-медиков диплом об окончании колледжа. Но даже лучшие школы не могли последовать примеру «Хопкинса» и набирать квалифицированный профессорско-преподавательский состав: им по-прежнему приходилось приглашать местных практикующих врачей преподавать клинические дисциплины. В официальной истории школы медицины Пенсильванского университета так и говорится: «Вырождение профессорско-преподавательского состава зашло слишком далеко». Преподавателей клинических дисциплин отбирала из своей среды группа врачей, не имевших никакого статуса в Гарвардском университете; решения принимались на собраниях в закрытом джентльменском клубе «Таверна» в Бостоне, а выбор был основан, как правило, на старшинстве. Только в 1912 г. Гарвард впервые выбрал профессора не из числа врачей этой группы [155] Fleming, William Welch, 4. .

Давление нарастало и изнутри медицинского сообщества. Реформ жаждали не только в «Хопкинсе», Гарварде и других ведущих медицинских школах. Реформы были нужны и практикующим медикам — многочисленным врачам и хирургам. В 1904 г. Американская медицинская ассоциация (АМА) наконец учредила Совет по медицинскому образованию, который должен был возглавить движение за реформу. Для начала Совет проинспектировал 162 медицинские школы в Соединенных Штатах и Канаде (это составляло более половины от числа всех медицинских учебных заведений в мире).