Сергей Глезеров - Любовные страсти старого Петербурга. Скандальные романы, сердечные драмы, тайные венчания и роковые вдовы

Дебют в качестве адвоката и политического оратора Керенского состоялся в конце 1906 г. в Ревеле (ныне – Таллин), где он выступил защитником в политическом процессе по делу крестьян, разграбивших поместье местного барона. Дело удалось выиграть, доказать, что «преступление крестьян блекло перед жестокостью расправы с ними». Керенский стал героем дня.

«После ревельского процесса на меня со всех сторон посыпались предложения, – вспоминал Керенский. – Вплоть до осени 1912 года, до моего избрания в Думу, я редко бывал в Санкт-Петербурге. По делам службы я объездил все губернии, всю страну». А став депутатом Госдумы, возглавил парламентскую комиссию по расследованию обстоятельств Ленского расстрела, случившегося 4 апреля 1912 г. «На всем пути следования по Лене мы постоянно встречали политических ссыльных. Незабываемые часы провел я с Екатериной Брешко-Брешковской, знаменитой „бабушкой русской революции“, которую до тех пор никогда не видел», – вспоминал Керенский.

В его дореволюционной жизни были и тюрьмы, и даже участие в масонской ложе. «В Керенском доминировало честолюбие, – отмечает историк Борис Иванович Колоницкий, автор книги про Керенского, увидевшей свет в преддверии столетия революции 1917 года. – О нем говорили так: он, конечно, замечательный юрист, если хотите яркого выступления – это к Керенскому, если вы хотите точно оправдания клиента – то мы гарантировать ничего не можем. Потому что для Керенского было очень важно скорее защищать политические убеждения, чем собственно конкретного человека и добиваться смягчения приговора. Но многим его подзащитным это как раз и нравилось. Керенский был редким для России человеком, умеющим создавать компромиссы, и его не очень жесткие идеологические партийные привязанности и симпатии позволяли ему делать».

Как известно, звезда Керенского взошла в феврале 1917 г., когда он стал одним из вождей революции, но в считаные месяцы превратился в ее позор и проклятие. Его обвиняли в фиглярстве, недальновидности, трусости и во всех возможных смертных грехах. Поэтому когда в Октябре 1917 г. Временное правительство Керенского свергли, мало кто сожалел о политическом фиаско премьера. Но он-то сам, 38-летний амбициозный политик, вовсе не считал свою карьеру оконченной.

После разгрома возглавленного им (вместе с генералом Красновым) похода на Петроград он не убежал из страны. Сначала провел сорок дней в уединенном «лесном приюте» между Гатчиной и Лугой. «Мои преследователи повсюду искали меня, – вспоминал он. – Мне не оставалось ничего другого, как затаиться, занявшись изменением своей внешности. Я отрастил бороду и усы».

А.Ф. Керенский в рабочем кабинете

Накануне нового, 1918 г., Керенский нелегально вернулся в Петроград, рассчитывая принять участие в работе Учредительного собрания. Это не удалось, а после разгона «Учредиловки» оставаться в городе стало еще опаснее, и он бежал в Финляндию. Два месяца он жил вблизи Або (ныне – Турку), но в связи с угрозой высадки немецкого десанта в Финляндии нелегально вернулся в Петроград. Прямо с Финляндского вокзала он явился на квартиру к теще, жившей на 9-й Рождественской, совсем недалеко от Смольного. Однако оставаться здесь было рискованно, и Керенского спрятали на квартире женщины-врача на задворках Васильевского острова. Была ли она его любовницей, как можно иногда услышать? Нет никаких свидетельств в пользу подобной версии.

Керенский скрывался на конспиративных квартирах, выходил на улицу только по ночам, а днем писал свою первую книгу «Дело Корнилова». Нелегально перебрался в Москву, затем по предложению «Союза возрождения России» отправился за границу для переговоров с бывшими союзниками по войне об их участии в борьбе в России. В июне 1918 г. Керенский уехал в Лондон и в Россию уже больше никогда не возвращался.

Что же касается его жены, то она жила с детьми и оставалась в Петрограде. Народная молва сообщала, что она ради заработка занимается тем, что набивает папиросные гильзы табаком на продажу. Одна из большевистских газет опубликовала даже такую частушку:

«Зимой 1919–1920 годов, в эту страшную зиму мрака, холода, голода, грабежей с убийствами, обысков с арестами и всех ужасов нашей коммунистической революции, я совершила ряд поступков, из-за которых и из-за какого-то нелепого донкихотства едва не погибла я сама и таким образом едва не погубила и моих сыновей, Олега и Глеба, так как, что сталось бы с ними после моей гибели, одному Богу известно… В городе начались ограбления квартир и убийства. Прислуги почти никто уже, кроме коммунистов, не держал, дворники были упразднены, охранять дома и квартиры было некому… Мы уже понимали тогда, что надо только стараться сохранить жизнь, не быть убитыми грабителями, не умереть с голоду, не замерзнуть», – вспоминала Ольга Львовна.

Ее арестовали, отправили из Петрограда в Москву в ВЧК, но после не слишком продолжительного следственного заключения освободили. C мая по август 1918 г. Ольга Керенская с сыновьями жила под Усть-Сысольском. Ее туда привез Питирим Сорокин и поселил в семье своего хорошего знакомого петербургского архитектора А.В. Холопова. Ольга Керенская жила в Усть-Сысольске открыто, и местная газета «Зырянская жизнь» сообщала, что она покупала продукты на рынке по высоким ценам.

Чекисты вновь арестовали Ольгу Львовну 20 августа 1918 г., этапировали в город Котлас. Она ходатайствовала о выезде из России – болел ее младший сын, ему была необходима специализированная медицинская помощь. ЧК отказала, тогда она сумела раздобыть фальшивый эстонский паспорт.

«В России я оставляла все, что мне было дорого в прошлом, кроме детей, – вспоминала Ольга Львовна. – Я ехала за границу без денег, одна с детьми, не зная даже, в какую именно страну мы едем, не имея за границей ни родных, ни друзей. Мы предполагали, что Александр Федорович живет в Англии, но того, что мы едем к нему, у меня не было и в мыслях. Наша семейная жизнь была кончена, окончательно разрушена. И я имела все основания предполагать, что А. Ф. живет за границей со своей новой семьей. Рядом с грандиозным водоворотом событий, вертевшим, коверкавшим и ломавшим Россию, рушилась, ломалась и окончательно сломалась и моя семейная жизнь. И из-под всех развалин прошлого, и личных, и общероссийских, я должна была выкарабкиваться сама, как умела, таща за собой и моих детей, иногда только хватаясь за протянутые из жалости чужие руки…».