Питер Акройд - Мятежный век. От Якова I до Славной революции

Эти люди не рассматривали себя и своих сторонников как фракцию и не называли партиями, поскольку этот термин подразумевал раскол или нелояльность, однако в 1673 году парламентарий сэр Томас Мерес имел основания говорить «эта сторона парламента и та сторона». Термин считался непарламентским, но отмечалось, например, что одна группа парламентариев садится вместе в «юго-восточной части» зала заседаний. Различались также партии «двора» и «страны». Первые были склонны поддерживать все права и привилегии трона, а вторые хотели, по словам парламентария сэра Джона Рирсби, «защитить страну от излишних обременений на имущество и ограничений прав и свобод».

Весной 1675 года парламент снова приступил к работе. Здесь появилась новая возможность для графа Дэнби подтвердить верховенство традиционного англиканства при дворе Карла II. Он недавно поучаствовал в том, что Эндрю Марвелл называл «очковтирательством», взяв в свои руки восстановление собора Святого Павла после Большого лондонского пожара. Первый камень в основание проекта Кристофера Рена был заложен в начале лета. Медную статую Карла I тоже установили на пьедестал у Чаринг-Кросса.

Теперь Дэнби желал провести в парламенте закон, вынуждавший членов парламента и людей, занимающих государственные должности, заявить, что сопротивление королю незаконно; также они должны были отказаться от преобразований в Церкви и государстве. Эта мера имела целью потрафить «Кавалерскому парламенту» на четырнадцатом году его работы. В «Письме порядочного человека» Шафтсбери осудил это предложение как заговор «высших епископов и кавалеров», чтобы установить абсолютную власть. Выступая в палате лордов, он спросил: «А если король превратит нас в колонию, данника Франции, подавит страну французской армией или отдаст во власть папы римского, должны ли мы в таком случае покорно подчиниться?» Вопрос остался без ответа. Формальная борьба между лордами и общинами по поводу их полномочий означала, что никакой закон принять было невозможно. Соответственно, начинание Дэнби провалилось, и король закрыл парламент до октября.

Лето 1675 года прошло в подготовке и подсчетах. Итоги некоторых голосований на последней сессии были близки к необходимым; бывали ситуации, когда недовольство и гнев перерастали в насилие — срывались парики и вынимались шпаги. Однажды спикеру пришлось колотить жезлом по столу, чтобы восстановить порядок. Сам Дэнби был вынужден отбиваться от обвинений, которые выдвигали ему члены палаты общин. Поэтому он решил создать большинство для двора при помощи того, что называли «подкупом высшей пробы». Примерно тридцати членам субсидировали акцизные сборы, а другим пожаловали второстепенные должности.

Тем же летом Карл также получил еще одну субсидию от французского короля на условиях, что он и далее отложит парламент, а в случае сложной сессии в октябре вообще его распустит. Людовик не хотел, чтобы его кузена вынудили предпринять шаги против Франции, тогда как послы из Испании, Соединенных провинций и бог знает откуда еще активно подкупали отдельных членов парламента. Тогда каждый подкупал каждого.

Осенняя сессия парламента прошла неудачно. Палата общин проголосовала за 300 000 фунтов на военный флот, но затем наложила вето на все новые финансовые законопроекты. В палате лордов сторонники Шафтсбери и Бекингема призывали к роспуску на том основании, что «Кавалерский парламент» уже состарился и насквозь продажен. Итак, 22 ноября король без всяких попыток произнести речь снова отложил заседания еще на четырнадцать месяцев.

Из доклада, составленного для Дэнби по окончании сессии, видно, на кого можно было рассчитывать: « Сэр Николас Слэннинг. Он отсутствовал на большей части заседаний, если не на всей сессии. Лорд Арундел наверняка о нем позаботился. Мистер Джошуа Чайлд. Я бы не хотел говорить прямо, но, если его хорошенько поскрести, может оказаться, что он настоящий преступник. Мистер Джозеф Мэйнард. Он редко или никогда не поступает правильно. Мистер Джон Грубэм Хоу. Ваша светлость знает, кто может на него повлиять… Сэр Томас Байд неизлечим. Сэр Джон Коттон. Он очень хороший человек и редко промахивается с голосованием, разве что по ошибке. Кому-то (из надежных) следует всегда садиться недалеко от него. Сэр Джон Ньютон. Подозреваю, что он подкуплен сэром Робертом Карром… Мистер Генри Монсон. Мистер Чини должен присмотреть за этим джентльменом с особой тщательностью, потому что он очень сомневается, если кто-то не находится рядом».

Во время парламентского перерыва Карла подтолкнули на топорный опрометчивый шаг, дабы заставить болтливые языки замолчать. Той зимой чувствовалось недовольство провалом парламента и неэффективным правлением короля. Поэтому он согласился выпустить декларацию, закрывающую все городские кофейни, понимая, что именно в них собирались его противники, чтобы обсудить свои планы. Последователи Шафтсбери, например, обычно встречались в кофейне «Амстердам». Правительство оплачивало как минимум одного «кофейного шпиона», чтобы иметь представление об их разговорах.

Некоторые посетители не одобряли склонности к новостям и скандалам за чашкой кофе. В дни популярности таверн белое и красное вино дарило ощущение веселья, а теперь, по словам городского казначея сэра Томаса Плейера, «эти трезвые клубы не дают ничего, кроме разговоров возмущенных придир, и никто не может от них укрыться».

Король, наверное, мог бы воспользоваться возможностью закрыть и посещаемые оппозиционерами книжные магазины, которые в докладной записке Дэнби назвал распространяющими лживые новости по городу и стране. Накал публичных дискуссий и интерес к современным политическим событиям был настолько сильным, что в книжные магазины и палатки ежедневно стекались толпы молодых студентов-юристов вместе с другими горожанами и представителями джентри, которые с жадностью поглощали последние новости. Среди них циркулировали агенты всех фракций, готовые предложить собственную интерпретацию любого поворота событий. Однако книжные магазины остались открытыми, а по поводу закрытия кофеен поднялся такой неистовый крик, что декларацию отозвали. Кофейни закрыли в январе 1676 года, но уже через десять дней открыли снова. Этот крутой разворот свидетельствовал о нерешительности и смятении, поразившем все направления государственной политики.

Однако позже была предпринята попытка изъять сатирические произведения и информационные бюллетени, сочиненные, по словам короля, «подлыми ремесленниками и негодяями, которые, чтобы раздобыть немного денег, имели наглость и глупость марать дела государства». Однако жгучий интерес к новостям невозможно было сократить или обуздать. Существовала только одна газета, обладавшая официальным разрешением, — London Gazette, — но в ней печатались в основном декларации, официальные заявления и рекламные объявления.