Анджей Иконников-Галицкий - Чёрные тени красного Петрограда

Жителям было велено не выходить из домов. Двадцать один человек арестован, а именно: городской голова, члены управы, всё духовенство (кроме одного священника, которому удалось скрыться; так он и сгинул неизвестно куда), учитель церковно-приходской школы и девушка-телеграфистка: она получила телеграмму о движении отряда, пыталась предупредить об опасности. Все арестованные были свезены в дом местной тюрьмы, тот самый, где теперь валенки валяют. И там, у стены тюремной церкви, расстреляны. Все. Самому старому из убитых, священнику, было за восемьдесят; самой молодой (телеграфистке) девятнадцать. Остальные — люди в летах. От сорока до шестидесяти. Отцы.

Я ходил у бывшего алтаря бывшей церквушки и видел в облупленной стене выбоины — может быть, от тех самых пуль. О событиях тех дней в 1998 году рассказывала мне очевидица, древняя старуха Вера Ивановна Корюхина, девяноста девяти лет. Сейчас её уже, конечно, нет на свете. Тогда, весной 1918-го, ей было девятнадцать и она лежала в больнице, собиралась родить. А окна больницы выходили как раз на улицу, где бурлила толпа в день расправы над Вылузгиным и по которой несколько дней спустя гнали арестованных в тюрьму. Через день везли в телегах их трупы на кладбище. Когда я беседовал с ней, Вера Ивановна уже не вставала с постели и почти не видела, в речах о делах сегодняшних путалась и о тех днях вспоминала неохотно, но ежели начинала вспоминать, то речь её становилась ясной и подробной, как будто она это видела вчера.

«Священник-то был, отец Иосиф. Ему говорила прислуга уходить в село. А он говорит: “Да меня за что забирать, что я худого сделал?”… Когда гнали по улице — дак прикладом в спину… Забрали, подлецы, мазурики, всех хороших людей-то… Да что вы меня спрашиваете, хочу забыть и не вспоминать никогда больше».

Вера Ивановна — не какая-нибудь «буржуйка». Отец её трудился в Питере на заработках, как и большинство земляков, на стройке. В детстве и она бывала в столице; видела государя с семьёй. Цесаревича называет трогательно: «Лёшенька» и большевикам простить не может, что Лёшеньку убили. На все расспросы, кто же были эти солигаличские каратели, одно говорила: «Да кто? Да никто, мазурики, подлецы, хулиганы». Это не ругательства, а слова, употреблённые в прямом смысле. Никто. Молодые, чужие, обуянные детской жаждой разрушения. Пришли неведомо откуда. Пришли убить — кого? «Всех хороших людей». Тех, кем держался старый солигаличский мир.

Давно замечено, что зло, войдя в человека, выходит из него умноженным. Убийство одного влечёт в ответ погибель многих; убийство многих ведёт к уничтожению масс.

Гражданская война уже полыхала вовсю — правда, вдали от Солигалича. Девятнадцатилетняя Вера Корюхина нянчилась с грудным дитятей, стараясь забыть ужас тех мартовских дней. А в это время трагедия куда более кровавая разыгрывалась в селе с символическим названием Красное, что на Волге, поблизости от Костромы и не так уж далеко от Солигалича.

Это было село не только большое, но и богатое. Зарабатывали торговлей и промыслами; среди мужиков находились и такие, что владели волжскими пристанями и пароходами. Лето 1918 года выдалось неурожайное. Мужики собрались миром, выбрали семерых, дали им денег и послали в город Сарапул закупить хлеба на всё село. Там ходоки были ограблены и зарезаны. Криминал? Или политика? Кто знает? Тела убитых были привезены в село Красное пароходом; на его траурные, из-за поворота реки звучавшие гудки сбежались селяне. Общественное мнение обвинило в убийстве «коммунистов» — зажиточное село не ладило с местной Советской властью. Некоторое время спустя местный совдеп обстреляли из обрезов. Были убитые и раненые. После этого в село пришёл карательный отряд.

Войско шло от Волги, от паромной переправы в строгом порядке, тайно. О его приближении в селе не знал никто. Первыми жертвами оказались случайно встреченные на дороге старик и старуха: они шли из лесу с грибами. Были зарублены. Отряд ворвался верхами в деревню, как во вражескую. Убивать начали на улицах — всех случайных встреченных мужиков. Женщин не трогали. Жителей от мала до велика загнали по домам. Потом по этим самым домам пошли. Арестованных сгоняли в три места: в подвал магазина, в пустой амбар на окраине или в трюм парохода. Потом их расстреляли.

Вот рассказ об одном чудом спасшемся, слышанный мной в Красном. «Красноармеец был, только что демобилизованный, вернулся в село честь по чести, со всеми бумагами. В тот день, как и все, ничего не знал, у себя на дворе работал, колол дрова. Вдруг — всадники. Один с шашкой наголо на двор въезжает и кричит так грубо: “Эй ты, кто такой? А ну покажь документы!”. А тот — солдат, человек опытный. Подхожу, — говорит, — к лошади слева, за морду лошадиную прячусь, говорю: убери шашку, а сам вижу, что всадник готов рубануть… Каки-таки документы? Вишь, дрова колю, документы в доме. И всё держусь заузду-то, и к лошадиной голове прижимаюсь, чтобы шашкой не ударил. Он лошадь в сторону поворачивает, а я за ней. “Чего, — кричит, — вертишься?!” И шашку уже заносит. Ну, жена прибежала, вынесла документы. Тут другой всадник подъезжает, видимо, командир; посмотрел бумаги: “Оставь его!” Так и уехали. Спасся».

По данным кладбищенских записей, в те несколько дней в селе Красном было убито около ста пятидесяти человек и ещё около четырёхсот по уезду. В том числе всё духовенство, зажиточные хозяева, верхушка сельского мира.

Это одна история из тысяч. Бунт детей против отцов перерос в фантасмагорию всеобщего взаимного уничтожения. Жизнь и смерть поменялись местами. Символом этого перевёрнутого мира стал щуплый человечек с характерным прищуром монгольских глаз, сидящий на престоле поверженных Романовых. По бокам — два нагана.

Мы, Русь, — анархисты по натуре, мы жестокое зверьё, в наших жилах всё ещё течёт тёмная и злая рабья кровь… Самый грешный и грязный народ на земле, бестолковый в добре и зле, опоённый водкой, изуродованный цинизмом насилия, безобразно жестокий и, в то же время, непонятно добродушный, — в конце всего — это талантливый народ». Так формулировал Максим Горький свои «Несвоевременные мысли» 1 мая 1918 года. Дата примечательна: впервые свой классовый праздник отгуливал победивший пролетариат. Кто привёл его к победе? Большевики, но не они одни. Во всех событиях года семнадцатого — в том числе и в событиях октября — одну из первых ролей играли анархисты. Их социальная востребованность возрастала от месяца к месяцу; порой казалось, что они вот-вот овладеют волей масс и поведут Россию и всё человечество за собой — то ли к ослепительному свету земного рая, то ли в чёрную бездну всеобщего самоубийства. Идеей нации в тот момент был не большевизм, а анархизм. Многообразный, яркий и недолговечный, как фейерверк. Разрушительный, как землетрясение.