Лев Безыменский - Третий фронт. Секретная дипломатия Второй мировой войны

В этих условиях было очень трудно спасти план Вильсона. Я спросил Хессе:

— Знали ли вы, что у Вольтата были специальные полномочия?

— Знал и по мере возможности помогал. Так, во время встреч с сэром Горасом я давал ему понять, насколько сложно положение Вольтата в его «неофициальной миссии». От Дирксеная знал, что переговоры шли успешно и была достигнута договоренность по ряду вопросов, в частности о колониях и кредитах. Но здесь произошли досадные события — зашумела английская пресса, скандал был огромный…

Именно после этого скандала Джордж Стюарт, через которого поддерживался контакт с Вильсоном, позвонил Хессе и сообщил, что сэр Горас хочет его видеть. Как дисциплинированный дипломат Хессе решил посоветоваться с послом. Дирксен заметил:

— У нас, собственно говоря, нет к нему дел…

Тем не менее встреча состоялась. На этот раз не в кабинете сэра Гораса, а в его квартире в Вест-Кенсингтоне. Разговор начался с сообщения сэра Гораса о том, что Чемберлен крайне раздражен неудачей и тем, что все просочилось в печать, чему «виной один из членов кабинета» [18] Видимо, имелся в виду Р. Хадсон. . В этих условиях Чемберлен не может пойти на продолжение контактов, ибо это будет истолковано как проявление слабости со стороны Англии. Тем не менее сэр Горас сказал, что Вильсона интересует: считает ли Хессе еще возможным достижение договоренности между Германией и Англией?

Хессе осторожно ответил:

— Я не могу сам этого сказать. Но если вы спросите, нужно ли продолжать переговоры, начатые Вольтатом, то я скажу «да».

Хессе категорически утверждает, что после этого Вильсон повторил ему модифицированный вариант своего плана. Он включал шесть пунктов:

— пакт о ненападении сроком на 25 лет;

— заявление о «постепенном» возвращении колоний. Вильсон повторил предложение об англо-германо-французском колониальном кондоминиуме (правда; Хадсон говорил лишь «англо-германский», а Вильсон добавил «французский», понимая опасность действий против Парижа);

— принятие Германии в Оттавское таможенное соглашение Британского содружества;

— соглашение о разграничении сфер влияния в форме заявления, что Англия «готова признать специфическую зону интересов Германии на континенте, поскольку это не будет приводить к ущемлению английских интересов»;

— «открытие лондонского финансового рынка» для Германии, т. е. предоставление английского займа Германии в размере до 1,5 млн марок;

— наконец, Гитлер «должен дать обязательство не предпринимать в Европе акций, которые бы привели к войне, за исключением тех, на которые он получит согласие Англии».

Как говорил мне Хессе, он не поверил своим ушам. Такого развернутого предложения от Лондона еще не поступало. Хессе доложил об этом Дирксену и немедленно попросил Риббентропа вызвать его для личного доклада. Через 48 часов прибыл специальный самолет, который доставил Хессе в резиденцию министра — австрийский замок Фушль.

Но… Геринг не прилетел в Лондон, Вольтат прекратил свои интриги, Гогенлоэ не дождался сигналов из Лондона, а Хессе получил указание от своих начальников полететь в Лондон и передать сэру Горасу Вильсону отрицательный ответ на английские предложения. Это он и выполнил 20 августа.

Что же случилось? Этот вопрос я поставил Фрицу Хессе во время нашей второй встречи, состоявшейся в 1979 году в одном из мюнхенских домов для престарелых. Здесь он коротал часы за продолжением мемуаров и в отчаянной полемике с некоторыми западногерманскими историками, которым весьма неудобны разоблачения отставного дипломата.

— Почему не удалось достигнуть соглашения? — повторил Хессе мой вопрос и отложил в сторону гранки своей будущей книги. — Видите ли, надо было знать обоих контрагентов в этом предприятии. Чемберлен и Вильсон были готовы на многое, однако Гитлер решил, что может получить гораздо больше. Он не хотел делить с Англией трофеи в той войне, которую собирался быстро выиграть. Посудите сами: Вильсон предложил ему разделить сферы влияния, но признание Великобританией германских интересов в Восточной Европе казалось фюреру лишь жалкой подачкой…

На тот же вопрос другой участник закулисных контактов тех месяцев генерал фон Шверин ответил:

— Сговориться было трудно, ибо каждый хотел соглашения на своих условиях. Гитлеру нужна была полная свобода рук в Европе…

А Вольтат?

— По моему ощущению, Гитлер не понял тех возможностей, которые перед ним открывались. Он хотел войны…

Но это — всего лишь субъективные суждения людей, которые были втянуты в круг политических интриг тех давних лет. Были и более глубокие причины неудачи этих интриг, которые затрагивали не только личные качества политических деятелей, но и коренные интересы государств, вступавших в мировой конфликт. Об этом мы еще будем иметь возможность порассуждать, однако сейчас скажем: конечно, ничего другого так не хотелось Гитлеру (да и Чемберлену), как совместными силами покончить с коммунизмом и воцариться в мире, превращенном в некий симбиоз Британской империи и Третьего рейха. Но тут-то и начинался (точнее — продолжался) извечный конфликт двух империалистических хищников. С острым столкновением промышленных групп на мировых рынках ничего не могли поделать самые искусные специалисты по закулисным интригам типа Вольтата и Вильсона, Гогенлоэ и Хессе.

…Гельмут Вольтат поднялся из глубокого кресла, любезно со мной попрощался и не менее любезно проводил до ворот. Когда я отъехал от виллы, он даже помахал мне рукой — как некий вежливый призрак прошлого, которое еще до сих пор дает о себе знать.

Читатель наверняка заметил, что мы сфокусировали (и не без оснований) свое внимание на одной стороне «третьего фронта»: на отношениях Германии и западных держав в конце 1930-х — начале 1940-х годов. Но для того, чтобы исследовать весь комплекс тайной дипломатии, надо учитывать еще один аспект: политику Советского Союза. Но не только сложностью освещения этого аспекта автор объясняет свою «задержку». Дело в том, что когда в 60-х годах историки пытались достаточно объективно осветить роль СССР, то этому мешали два идеологических обстоятельства: первое объяснялось «холодной войной» между Западом и СССР, второе — невозможностью объективной оценки положения Советского государства в предвоенный период в условиях «железного занавеса».

Ах, уж эти архивы: автор пережил все эпохи советской закрытости и теперь может поделиться итогами своего нелегкого изучения данной проблемы.

…Это здание в центре московского Кремля издавна примечательно своими архитектурными достоинствами. Правда, оно построено значительно позже знаменитых храмов и колоколен. Зато создано оно вдохновением великого зодчего начала XIX века — Матвея Казакова. Когда Москва уже не была столицей, а лишь «порфироносной вдовой» Русской империи, здесь разместились Сенат, различные судебные учреждения и, как их тогда называли, «присутственные места». Осенью 1918 года из-за угрозы интервенции в Москву из Петрограда поспешно перебралось молодое Советское правительство во главе с Владимиром Лениным (Ульяновым), и надо было срочно найти рабочие помещения и квартиры. Тогда и пригодились кремлевские здания. В бывшем Потешном дворце поселился Ленин, который затем перебрался в здание Сената, где обосновался Совет Народных Комиссаров. В других зданиях поселились сами народные комиссары (министры), в их числе — нарком по делам национальностей Иосиф Джугашвили (Сталин) с семьей. Они разместились в нескольких комнатах Потешного дворца. Но Сталину кремлевская квартира счастья не принесла: в 1932 году при до сих пор не выясненных обстоятельствах покончила с собой его жена Надежда Аллилуева. Сталин — тогда уже генеральный секретарь Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) — чувствовал себя в этой квартире неудобно и неуютно. Он предпочитал дачу бывшего фабриканта Зубалова, а в Кремле решил поменяться жильем со своей будущей жертвой — Николаем Бухариным. Тот жил с молодой женой в здании Сената, в его, цокольном этаже, и не возражал. Обмен состоялся. Он был очень удобен для генсека, так как бывшая квартира Бухарина находилась как раз под рабочим кабинетом Сталина. Впоследствии в подвальном этаже для него оборудовали бомбоубежище. Правда, этими удобствами Сталин нечасто пользовался: до войны еще было далеко, к тому же стареющий генсек пристрастился к так называемой «ближней даче» в подмосковной деревне Волынское. Здесь он и закончил 5 марта 1953 года свой жизненный путь.