Артём Драбкин - Снайперы [litres]

(Речь идет о Федоре Гавриловиче Сабурове, о котором известна следующая информация. Он родился в 1925 году в деревне Калинята Кулигинского района Удмуртской ССР. Отец – Гавриил Григорьевич. В Красную Армию был призван 1 января 1942 года (или 19.1.1943) Воткинским райвоенкоматом Удмуртской области. Воевал в составе 1132-го стрелкового полка 54-й стрелковой дивизии. Попал в плен 23 ноября 1944 года в Житомирской области. После освобождения из плена, состоявшегося 6 марта 1945 года, был назначен командиром отделения 380-го полка 171-й стрелковой дивизии. В боях за Берлин успел отличиться, за что был представлен к ордену Славы 3-й степени. Представление было написано 4 мая. Но к тому времени он погиб. Числится второй раз пропавшим без вести с 20 апреля 1945 года. Скорее всего, после этого на него пришла официальная похоронка. По данным «ОБД Мемориал» и «Подвиг народа». – Примечание И.В.)

10-го или 11-го мая мы пошли дальше на Запад. Через какое-то время вышли на реку Эльбу. Но если американцы находились на западном берегу, то мы – на восточном. Никаких контактов у нас с союзниками не было. Нам еще не разрешали выходить на берег. На этом месте мы простояли долгое время. Обстановка там складывалась непростая. Как только наступало утро, прямо над Эльбой на низкой высоте и на малой скорости пролетал американский самолет и покачивал крыльями. Потом скрывался. Нам тогда уже нужно было быть ко всему готовым.

А потом, кажется, это случилось 1 августа, мы переправились на лодке через приток Эльбы. Этот приток был довольно широкий и глубокий и шел нам параллельно. Там же был луг, площадь которого, наверное, составляла где-то 300–400 метров. Там мы несли свою службу и выставляли секреты.

Так получилось, что за участие в штурме рейхстага меня не отметили никакой наградой. Дело в том, что за это дело у нас стали награждать только через год. Так, мой комбат Самсонов получил «героя» лишь только в мае 1946 года. А я уже в октябре 1945 года демобилизовался как трижды раненый. И поэтому, когда проходило награждение, я находился уже у себя дома. А пока я служил, никаких героев у нас в части не было. Только помню, что Самсонова очень часто вызывали в Москву. Там шли разборки между нашей дивизией и 756-м полком 150-й стрелковой дивизии. 9 октября я демобилизовался. Прошло какое-то время, и на следующий 1946-й год, аккурат ко Дню Победы, присвоили звания Героев Советского Союза нескольким участникам штурма рейхстага. Потом я слышал разговор о том, что был приказ наградить всех, кто участвовал в штурме. И если бы я на тот момент находился в армии, свою награду я, безусловно, получил бы. Потому что у нас, например, были посмертно награждены те, кто погиб за его взятие.

Но тут случилось еще одно обстоятельство. Когда должны были всех награждать за штурм рейхстага и все к этому шло, на меня очень сильно разобиделся начальник штаба полка капитан Бушков. Ведь я вскоре после этого демобилизовался. А они не хотели, чтобы я уходил из армии и посылали перед этим на краткосрочные курсы офицеров административной службы. Но ничего не получилось.

Между прочим, у меня в то время еще произошел с политработниками конфликт. Служил у нас заместителем командира батальона по политчасти капитан Истомин. У старшего лейтенанта Самсонова все заместители являлись капитанами, то есть, считались старше его по званию. Его заместитель по строевой части Исмаилов был тоже капитаном. Да и Бушков тоже имел такое звание. Так вот, эти политработники стали мне отдавать какие-то глупые приказы. Сначала – один раз, потом —

второй, третий. Началось все с полевой кожаной сумки, которая досталась мне от немцев. Она была хорошей, из желтой кожи и мне понравилась. Они начали склонять меня к тому, чтоб я ее им отдал. Говорят: «Как успели-то?» Я им говорю: «Если бы вы пошли со мной раньше туда, где был я, то и у вас была бы точно такая же». Потом они мне стали говорить: «Надо выполнить и написать прочее-прочее». К тому времени я выполнял многие обязанности: мало того, что мне отдавал поручения Бушков, так и они взяли меня в свой «в оборот». Я тогда обратился к капитану Бушкову: «Сергей Пантелеймонович, что-то они слишком на меня наседают».

После этого я стал на политзанятиях задавать всякие каверзные вопросы. Ну и пошло-поехало. Они стали прижимать меня все сильнее и сильнее. Из-за этого возникли некоторые неприятности. Как-то раз к Бушкову зашел Истомин и начал насчет меня придираться: что этот, мол, сержант не выполняет такие-то и такие-то его приказания. Они давали мне задания. Бушков сказал: «Он находится сейчас в моем непосредственном подчинении. Обращайтесь ко мне». Он ему на это стал еще что-то говорить. Бушков ему: «Кругом! Шагом марш отсюда!» В общем, возникла такая ситуация, когда капитан пошел на капитана.

А сам капитан Самсонов к тому времени, по сути дела, уже и не находился в батальоне. Он что-то болел. Зачастую бывал в отлучке: то в Москве, то еще где-нибудь. А у нас редко когда появлялся.

После моей демобилизации прошло некоторое время. Участники штурма рейхстага были уже награждены. И вдруг я получаю письмо от незнакомого мне сержанта Виктора Лошкарева, который жил в какой-то области на берегу Черного моря. Он мне написал несколько писем. Я его совсем не помнил в войну. Нигде наши пути не пересекались. Он уже в то время демобилизовался. Так вот, он написал, что после войны у них в полку создали моторизованный батальон, которым тогда командовал Самсонов.

Правда ли, что когда в Берлин вошли наши войска, многие немцы выбрасывались из окна и кончали с собой.

Это все выдумки. Во всяком случае, когда мы вошли в Берлин, такого не наблюдалось. Да и откуда люди, которые такие нелепости говорят, могли об этом знать? Правда, один подобный случай я все же встречал. Помню, мы вышли тогда на берег Балтийского моря. Берег оказался очень высоким. Мы были тогда сильно поджатые. Боев как таковых у нас не происходило. И вдруг немка, увидев, что из-за кустов появляемся мы, закричала: «Уууу, рус-с!» И прямо на наших глазах бросилась с берега в пучину морскую. При каких это произошло обстоятельствах, я не знаю. А больше подобных вещей мне встречать не приходилось. Тогда у нас наступило какое-то затишье. Мы стояли на берегу Балтийского моря.

Устраивали ли наши бойцы в Германии самосуд над немцами?

Понимаешь, когда мы только-только вступили на территорию Германии, там началась такая херня. Скажем, наш солдат поджигает у немцев дом и говорит: «За мой сожженный дом!» А что от этого толку? Дураки везде были. Я, например, по Германии помню такого придурка, который вышел из магазина (магазин тогда продолжал работать), отцепил за ручку дверь и потащил за собой по улице какую-то ткань. Ну не дурак ли? Ведь как на него посмотрят иностранцы или хотя бы те же немцы? Так что такая печально известная картина первое время при нашем вступлении в Германию все же наблюдалась.