Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Поскольку империя находилась на грани распада, министры Временного правительства решили сосредоточиться на вопросе о территориальных приобретениях. 23 марта / 5 апреля, в тот самый день, когда в Петрограде проходили торжественные похороны жертв революции, правительственная газета “Речь” опубликовала интервью Милюкова, приуроченное к заявлению американского президента Вудро Вильсона о вступлении США в войну.

Министр иностранных дел воспользовался этой возможностью, чтобы вновь заявить о своей решимости соблюдать все международные договоренности России. В действительности он имел в виду (хотя и не решился прямо произнести это), что Россия, если она желает и дальше считаться мировой державой со всеми вытекающими отсюда обязательствами, неизбежно должна аннексировать ряд чужих территорий. Милюков говорил о “союзе, который объединил бы украинское население австрийских провинций с населением нашей собственной Украины” – формула, маскировавшая намерение России аннексировать австро-венгерскую Галицию. Но главным призом, конечно, считался жирный кусок Турции. Предстоящую аннексию Константинополя Милюков оправдывал тем, что “турецкая нация, несмотря на пятисотлетнее господство, так и не смогла пустить там глубокие корни”. Турки, вероятно, были бы шокированы тем, что захват проливов Босфор и Дарданеллы Милюков считал чуть ли не домашним делом России, мерой по “защите врат российского дома”.

Милюков никогда не сомневался в своей правоте, когда речь заходила о Турции, и в интервью “Речи” он не пытался скрыть свое нетерпеливое раздражение резолюциями Совета. “Мир без аннексий, – говорил он, – есть не что иное, как формула немцев, которые стремятся выдать ее за интернациональную и социалистическую” 12. Согласно комментарию Бьюкенена, Милюков “категорически отказался, пока он остается министром иностранных дел, говорить с союзниками об изменениях в существующих договорах” 13. На Церетели заявление Милюкова “произвело впечатление вызова, брошенного всей революционной демократии” 14. Однако у Исполкома были связаны руки, так как Милюков (с согласия самого Исполкома) нес полную ответственность за внешнюю политику.

Следующий повод для волнений подал Керенский. Свой отчет о случившемся Бьюкенен составил поздним вечером 8 апреля – в день, когда он вместе со всей англиканской церковью отмечал Пасху. В голове посла все еще крутились детские сказки и пасхальные яйца, и он, вероятно, бессознательно вспоминал Шалтая-Болтая, когда приступил к своему отчету.

Некоторые профсоюзные газеты, – писал Бьюкенен, – опубликовали сегодня заявление министра юстиции [Керенского] о том, что в своем интервью <���…> министр иностранных дел [Милюков] говорил якобы от своего собственного имени, а не от лица правительства. Когда министр юстиции позвонил мне сегодня вечером, я спросил его, почему он опубликовал это заявление. Он ответил, что министр иностранных дел выступил, не посоветовавшись со своими коллегами; кроме того, он, Керенский, полагает весьма бестактным со стороны министра внешних сношений, что тот выступает с заявлением, из-за которого правительство оказывается в довольно затруднительном положении 15.

Неприятен был не только сам конфликт в правительстве, но прежде всего ребяческая обидчивость министра. Если дело будет продолжаться в таком же духе, остается мало шансов, что Временное правительство сможет завоевать доверие общественности, не говоря уже о том, чтобы провести согласованные переговоры с союзниками. К тому же левые в Петросовете наверняка вмешаются в конфликт со своими протестами и возражениями. На следующее утро вконец расстроенный Бьюкенен продолжал:

[Временное] правительство лишь тогда будет крепко держать руль, когда поставит на место самозваный Комитет, представляющий экстремистское меньшинство 16.

Церетели, испытывавший схожие опасения, пытался воздействовать на Исполком. Он остается интернационалистом, уверял Церетели, но он хочет, чтобы Совет сотрудничал с буржуазией в качестве партнера, если не союзника, чтобы помочь выработать единую внешнюю политику и выиграть войну. Репутация Церетели как государственного деятеля продолжала расти с самого момента его возвращения из ссылки, и 22 марта / 4 апреля Исполком согласился обратиться к правительству Львова с просьбой сделать ясное заявление о его целях в войне; это заявление могло бы впоследствии стать основой для единой концепции национальной обороны 17.

Суханов был настроен скептически. Он пытался продавить “единую организованную кампанию за мир”, и его целью было разоблачить буржуазных министров и заманить их в ловушку, а не сотрудничать с ними 18. Решения, которые принимаются втайне, за плотно закрытыми дверями дворцов, – разве не такую политику призвана упразднить народная революция?

Суханов продолжал сомневаться и был настороже, но все же присоединился к Церетели в группе переговорщиков от Исполкома. 24 марта / 6 апреля они на черных автомобилях подкатили к Мариинскому дворцу. Князь Львов выступал в роли хозяина и руководителя переговоров; налицо также были все члены кабинета, кроме Керенского. Суханов писал:

Церетели старался быть убедительным для министров и искал близкие им исходные точки.

Тем не менее ни одна из сторон не была склонна к компромиссу, “завязался нудный, тягучий, никчемный разговор” 19. Каждый из министров, казалось, прятал в рукаве кинжал. Ходили слухи о масонском заговоре, в который якобы участвовали Керенский и министр финансов, миллионер Михаил Терещенко. Много позже Милюков заявлял, что обнаружил и заговор против себя лично, который якобы совместно замышляли Церетели, князь Львов, Керенский и сэр Джордж Бьюкенен, – этих людей чрезвычайно трудно представить в качестве союзников 20. После напряженного, но вполне джентльменского обмена мнениями члены Исполкома уехали, дав министрам один день на формулирование целей войны.

26 марта / 8 апреля князь Львов вновь пригласил членов Исполкома в Мариинский дворец. Однако резолюция, которую предложил премьер, разочаровала гостей: тон ее показался им помпезным и надменным, а содержание – не вполне ясным.

Защита нашего наследия любой ценой и спасение нашей страны перед лицом вражеского нападения, – гласила резолюция, – составляют первейшую задачу наших воинов, защищающих свободу нации.

Документ настаивал, что свободная Россия не имеет намерения “господствовать над другими нациями или захватывать их национальные владения”, однако министры решили отказаться от предложенной Советом формулы “мир без аннексий и контрибуций”. Вместо этого они говорили об “утверждении прочного мира на основе самоопределения народов” и в то же время обещали (Милюков, вероятно, потратил немало часов, отстаивая это положение), что “обязательства перед нашими союзниками будут полностью соблюдены” 21.