Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Территориальную экспансию в качестве одной из целей войны Совет никак не мог одобрить. Группа Исполкома приготовилась к долгой ночи переговоров. В какой-то момент Терещенко вскочил со своего места и бросил Суханову упрек в том, что тот относится к действующим министрам так же, как к полностью дискредитированному бывшему царю. Взбешенный Терещенко покинул здание дворца, но с наступлением темноты, когда его гнев немного остыл, вернулся за стол переговоров. Еще позднее, уже после полуночи, к телефону вызвали Чхеидзе. Звонила его жена, она была в полном отчаянии: их единственный сын, подросток пятнадцати или шестнадцати лет, тяжело ранил себя в результате неумелого обращения с заряженным револьвером и вряд ли проживет больше часа. Чхеидзе, однако, решил остаться, и, когда он наконец вернулся домой, сын был уже мертв 22. Но переговоры в любом случае кончились ничем, потому что Львов, казалось, решил поддержать Милюкова. Он знал, что Исполком в безвыходном положении.

Руководители Совета, уже готовые сдаться, отправились по домам. Однако на следующее утро Церетели разбудил телефонный звонок: скрипучий голос в трубке принадлежал князю Львову; премьер-министр сообщил, что пакет с исправленным документом уже отослан в Таврический дворец. Группа переговорщиков Исполкома, вновь собравшаяся во дворце, увидела, что во вчерашний текст добавлены пять слов, подчеркнутых красным карандашом, – теперь документ недвусмысленно отвергал “любой насильственный захват чужих территорий” 23.

Церетели торжествовал. Он добился того, что в декларации учтена его позиция и что ему удалось наладить новый союз с буржуазным правительством. Он также понимал, что переиграл большую группу крайне левых членов Совета, требовавших немедленного мира. Заботу о том, что именно все эти формулы означают для реальных солдат на реальной передовой, можно было оставить на потом.

Компромисс не помог улучшить репутацию политиков, подписавших документ. Церетели и его друзья сделали всё, что было в их силах, – как марксисты они видели в революции смысл своего существования, – однако Исполком показал свое истинное лицо: это была группа политиков с очень сомнительной легитимностью и весьма недостаточным (в лучшем случае) знанием реальной жизни. Как вспоминал один из участников событий,

резко изменился характер комитета с появлением Церетели. <���…> Он спокойно, уверенно и смело вел комитет, который сразу из сборища случайных людей превратился в учреждение, в орган. Но поразительно, как раз в момент, когда комитет организовался <���…>, он выпустил из рук руководство массой, которая ушла в сторону от него 24.

27 марта / 9 апреля, то есть в тот день, когда поезд Ленина отходил от цюрихского вокзала, направляясь в сторону Германии, в России было опубликовано одобренное Петросоветом Заявление Временного правительства, разъясняющее позицию руководства страны по вопросу участия России в войне. Внимательные читатели сразу поняли, что обещанный революцией мир, заветное упование множества людей, откладывается на неопределенный срок.

Мой дорогой Нокс, не беспокойтесь, – писал на следующий день британскому генералу благодушный Родзянко. – Россия – большая страна, она может одновременно справиться и с революцией, и с войной 25.

Когда Бьюкенен попросил Львова разъяснить ему формулу “мир без аннексий”, столь дорогую сердцу Петросовета, князь тоже выразил оптимизм:

Если война пойдет в благоприятном для нас направлении, те, кто сегодня называют аннексией оккупацию Константинополя и Галиции, будут считать эту оккупацию актом освобождения от вражеского ига 26.

Именно комментарии такого рода имел в виду Ленин, когда писал:

Обращаться к этому правительству с предложением заключить демократический мир – все равно что обращаться к содержателям публичных домов с проповедью добродетели 27.

Солдаты были тем неприятным обстоятельством, которое сейчас никто не хотел обсуждать. Что бы ни говорил князь Львов, внешнеполитические планы России полностью зависели от армии, но никто не знал точно, что творится в голове у солдат. Части столичного гарнизона не слишком подходили в качестве лакмусовой бумажки, тем не менее большинству граждан ничего не оставалось, как судить по этим частям. В телеграмме от 28 марта / 10 апреля Бьюкенен сообщал в Лондон, что петроградский гарнизон выпустил заявление, составленное совместно офицерами и солдатами; в нем говорится о необходимости продолжать войну, пока вновь обретенная свобода не утвердится:

В заявлении утверждается, что война должна вестись до победного конца, так как в глазах армии мир, даже если благодаря ему Россия будет восстановлена в прежних границах, без договоренности с союзниками был бы постыдным. <���…> В резолюции от Комитета требуют, чтобы со всеми конфликтами между рабочими и техническим персоналом на петроградских фабриках было покончено, потому что такие конфликты приносят трудно прогнозируемый вред армии <���…> Наконец, чтобы повысить производство оружия, восьмичасовой рабочий день должен быть отменен, работа должна вестись безостановочно, под жестоким давлением. Следует помнить, что армия тоже служит день и ночь 28.

В целом новости казались утешительными. Однако любой человек, побывавший во фронтовой полосе, был бы обеспокоен мрачным настроением в солдатских рядах. Первых инспекторов отправило на фронт Временное правительство. В марте двоим бывшим депутатам Думы, Николаю Янушкевичу и Федору Филоненко, было поручено посетить Северный фронт. Выводы их были в целом положительными:

Настроение недурное, только некоторые старые солдаты просили, нельзя ли похлопотать, чтобы отпустили домой. В общем настроение боевое. Это произвело на нас хорошее впечатление. Общие выводы такие: настроение не пессимистическое, дисциплина держится, но солдаты чего-то ждут (Янушкевич) 29.

В других местах инспекторы с тем же удовлетворением наблюдали солдат, выстроенных в парадных порядках и всем своим видом демонстрирующих, что дела идут прекрасно. Однако что на самом деле таилось за официальными улыбками и полковыми молебнами, оставалось загадкой. Главнокомандующий генерал Алексеев, знавший об армии гораздо больше, чем любой политик, жаловался Гучкову на невыносимые условия фронтового быта, на недостаток боеприпасов и нехватку пищи. Никто не мог скрыть того факта, что дисциплина в лучшем случае хромала 30, да и сообщения о всеобщем оптимизме на фронте казались сомнительными. В телеграмме от 1 / 14 апреля британский генерал-квартирмейстер сэр Уильям Робертсон просил Нокса и Хэнбери-Уильямса представить сведения о боеготовности России: