Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Для обсуждения текста была создана небольшая рабочая группа. Военный министр Гучков был сейчас прикован к постели (напряжение последних недель вызвало у него сердечные боли), поэтому члены кабинета решили собраться у него. Набоков-старший вспоминал впоследствии:

Я хорошо помню, что первая редакция милюковского проекта на всех произвела большое впечатление, даже на Керенского 43.

Сам Керенский признавался, что предложенный текст “удовлетворил бы и самых яростных критиков милюковского «империализма»” 44.

Однако эта удовлетворенность сменилась гневом, когда стало известно, что Милюков, не сказав никому ни слова, добавил к ноте комментарий-разъяснение, представив его как собственное особое мнение. Позднее он пояснял, что ему было важно устранить возможность какой-либо интерпретации Декларации “против наших интересов”. Его слова, однако, заставляли предполагать, что думал он при этом о собственных приоритетах. Милюков сделал особый упор на пункт, говоривший о “всенародном стремлении довести мировую войну до решительного конца”. Его комментарий также обещал, что Россия полностью выполнит существующие договоренности с союзниками, что по сути означало аннексию проливов 45. Хотя Милюков представлял всё это как свое частное мнение, выходило, что он снова возвращает Россию на старую идеологическую позицию империалистической войны и аннексий – то есть к тому, против чего так решительно сражался Совет.

“Эта нота произвела впечатление разорвавшейся бомбы”, – замечал Ленин в заметке в “Правде” от 20 апреля / 3 мая 46. Хотя министры Временного правительства утверждали, что каждое слово этого документа одобрено ими всеми, было очевидно, что кабинет раскололся, и для Ленина это стало большой радостью. Еще приятнее была перспектива того, что всем этим играм самодовольного Исполкома вскоре придет конец. Один критик из социалистов писал:

Ленин злорадно, по-мефистофельски злорадно ликовал, сразу же поняв, что это сулит его стремлениям… Я видел его в это время, в день, когда Петербург вдруг снова стал ареной народных волнений. О, как он злорадствовал! 47

Задолго до наступления темноты люди повалили на улицу. На полотнищах были лозунги: “Долой войну!”, “Долой Милюкова!” и даже “Долой Временное правительство!”. На следующий день прошли еще более многочисленные демонстрации. Мрачная толпа рабочих шла с Выборгской стороны в центр. Демонстрация сторонников Милюкова, выдвинувшись навстречу, перекрыла Невский 48. Огнестрельное оружие, которого на улицах не видно было с февраля, опять было замечено у многих демонстрантов, другие сжимали в руках дубинки. Министрам повезло, что они вновь собрались в квартире Гучкова, поскольку Мариинский дворец скоро оказался в осаде. Пошли слухи о том, что военный губернатор Петрограда консерватор Корнилов приказал выдвинуть на Дворцовую площадь артиллерию. Кризис грозил перерасти в полномасштабную гражданскую войну.

Руководители Совета как будто предвидели возможность военного путча. Солдатам гарнизона Исполком велел оставаться в казармах до дальнейших приказов Петросовета. Связав таким образом руки Корнилову, Церетели встретился дома у князя Львова с министром транспорта Николаем Некрасовым, чтобы совместно разработать план выхода из “милюковского кризиса”. На улицах было неспокойно – раздавались крики, революционные песни, звон разбитого стекла. Не желая поддаваться противозаконному и демонстративному силовому давлению, Львов принял решение заступиться за злополучного министра иностранных дел. Не оставалось ничего другого, как выпустить новую ноту, уточняющую комментарий Милюкова.

Эта новая нота, опубликованная 22 апреля / 5 мая, была сколь отчаянной, столь и беспомощной. Цель документа, значилось в тексте, состоит в том, чтобы устранить всяческие недоразумения, которые могли возникнуть после заявления Милюкова. Оборона, говорилось в этой ноте, означает “оборону против нападения” (а не завоевание или захват приграничных территорий); кроме того, “гарантии и санкции” не имеют отношения к Константинополю, но должны пониматься как “ограничение вооружений”.

Члены Исполкома, проверившие в проекте злосчастного документа каждую букву и каждую запятую, испытали сперва удивление, а затем облегчение, поняв, что отравленный кубок власти, слава богу, опять пронесли мимо них. Сдав еще одну позицию и заключив еще один компромисс с милейшим князем Львовым, они могли вернуться к рутинной борьбе за права рабочих. Когда большевик Федоров высказался в том смысле, что нота Милюкова должна бы подтолкнуть Совет к тому, чтобы наконец сосредоточить власть в своих руках, он встретил столь жесткий отпор, что больше никто из крайне левых в Совете не осмелился и рта раскрыть 49.

Что бы ни говорил и как бы ни реагировал Львов, сам Милюков уже некоторое время, по всей вероятности, планировал свою отставку. Через несколько дней он и в самом деле объявил о ней. Милюков был по-прежнему глубоко убежден в том, что безопасность России может быть обеспечена только при условии контроля над морским путем из Черного моря в Средиземное. Как либеральный патриот старой закалки, он, кроме того, не мог примириться с тем, что правительство захватывают люди, которых он считал откровенными демагогами. Многие запомнили фразу, которую Милюков бросил демонстрантам:

Видя плакаты с надписями “Долой Милюкова!” <���…>, я не боялся за Милюкова. Я боялся за Россию 50.

Для Ленина пресловутая нота Милюкова стала настоящим подарком. 21 апреля / 4 мая он писал:

Ни один сознательный рабочий, ни один сознательный солдат не поддержит более политики “доверия” к Временному правительству. Политика доверия обанкротилась. <���…> Но такого быстрого хода событий даже мы не ожидали. <���…> Рабочие, солдаты, скажите теперь во всеуслышание: мы требуем, чтобы у нас была единая власть – Советы рабочих и солдатских депутатов 5 1 .

Но впереди был еще долгий путь. Насилие этих беспокойных дней было Ленину не всегда на руку. Вечером 20 апреля Бьюкенен записал:

Между 9 и 10:30 вечера я должен был трижды выходить на балкон посольства, чтобы принимать овации и произносить обращения к демонстрантам, выступившим в поддержку правительства и союзников. Во время одной из оваций произошла драка между сторонниками правительства и “ленинистами”.

Очевидно, многие большевики, действуя без санкции Ленина, призывали к восстанию и требовали, чтобы Совет немедленно взял власть. Согласно одному из источников Бьюкенена в правительстве, на следующий вечер недовольство рабочих Лениным усилилось настолько, что информатор “надеется, что тот в скором времени будет арестован” 52. Раненые фронтовики, лечившиеся в петроградских госпиталях, внесли свой вклад, публично обвинив большевиков в пособничестве Германии 53. 25 апреля / 8 мая правые “Русские ведомости”, ободряя своих читателей, заявили, что демонстрации солдат в поддержку войны означают якобы “вотум доверия режиму”.