Олег Ивик - Троя: Пять тысяч лет реальности и мифа

Создание деревянного коня поручили Эпею, который славился как искусный строитель. Ему помогала Афина. Ахейцы нарубили на Иде множество деревьев, очистили стволы и распилили их на доски… Работа была окончена за три дня. Конь получился как живой. Эпей

В боку у коня имелось отверстие — через него пятьдесят {487} 487 Apollod., Ep.V. 14. лучших воинов вошли внутрь. Ахейцы написали на боку скульптуры следующие слова: «Благополучно возвратившись домой, эллины посвятили это благодарственное приношение богине Афине». Потом они погрузились на корабли, подожгли брошенный лагерь и вышли в море. Но плыли они недолго — дошли до острова Тенедос, расположенного в пяти километрах от берегов Троады, и «стали на якорь в засаде» в небольшой бухте. Рядом с пылающим лагерем остался лишь один из воинов Агамемнона — Синон, который должен был разыграть перед троянцами заранее сочиненную для него Одиссеем роль. {488} 488 Apollod., Ep.V. 15.

Это случилось, как пишет Дионисий Галикарнасский, в восьмой день до конца месяца таргелиона по афинскому летосчислению, или за семнадцать дней до летнего солнцестояния, — то есть примерно 5 июня [55] Dion. Hal., I.63.1; согласно Паросскому мрамору (Marm. Par.) — в седьмой день до конца таргелиона. . Проснувшись утром, троянцы со стен города увидели столбы дыма над брошенным вражеским лагерем. Они кинулись в бухту и обнаружили, что неприятель уплыл, а на берегу стоит гигантский деревянный конь. Начались споры о том, что с этим странным сооружением следует сделать.

Если верить Вергилию, один из троянцев, Тимет, — «с умыслом злым иль Трои судьба уж так порешила» — сразу же предложил втащить коня в город. {489} 489 Verg., Aen., II.32–34. Заподозрить Тимета в злом умысле, пожалуй, можно не без оснований. Вероятно, это был тот самый Тимет, чью жену Киллу и сына Муниппа Приам в свое время приказал убить во исполнение оракула. Поступок Приама мог тем более возмутить Тимета, что оракул в равной степени относился и к жене самого Приама Гекубе, которую царь тем не менее пощадил. {490} 490 О Муниппе и Килле см.: Apollod., III. 12.3; Lycophr., 224–228, 319–322; Tzetz., ad Lycophr., 224, 319 (по: Гиндин, Цымбурский . Гомер. С. 267).

Другие троянцы, «кто судил осмотрительней и прозорливей», предложили вполне разумные меры: сбросить непонятное сооружение в море, сжечь его или на крайний случай «отверстье пробить и тайник в утробе разведать». Особенно рьяно противился введению коня в город Лаокоон, брат Анхиза. Он, согласно Вергилию, кричал:

К словам Лаокоона стоило прислушаться хотя бы потому, что он был жрецом. Гигин называет его служителем Аполлона, Вергилий — Посейдона. Так или иначе, это был человек, общавшийся с богами. Разъяренный Лаокоон бросил в коня копье. Его поддержала Кассандра, которая прямо сказала, что внутри коня сидят вооруженные воины. Вообще говоря, проверить это ничего не стоило, и троянцы уже готовы были прислушаться к скептикам, но тут появились местные пастухи, ведущие за собой связанного Синона.

Синон сообщил, что он приходится родственником Паламеду, погибшему по навету Одиссея, и что он давно не ладит с итакийским вождем. Он рассказал также, что ахейцы, поняв безнадежность сидения под Троей, решили отправиться восвояси, но оракул повелел им перед отплытием принести в жертву кого-то из своих же товарищей, и Калхант, по наущению Одиссея, предложил Синона. Синон объяснил, что он сумел убежать и спрятался от ахейцев и что он не испытывает к своим бывшим соратникам ничего, кроме ненависти.

Разъяснил он и назначение коня. Эта скульптура должна была стать приношением Афине во искупление совершенного ахейцами греха — похищения Палладия из троянского храма. Конь, по версии Синона, специально был сделан огромным, чтобы троянцы не могли ввести его в город, — в противном случае его сакральная сила стала бы охранять Илион. Если же троянцы посмеют уничтожить или осквернить посвященного Афине коня, ее гнев уничтожит царство Приама.

Все это выглядело достаточно убедительно, а если у кого-то из троянцев еще оставались сомнения, их развеяло случившееся тут же трагическое происшествие: из моря выплыли две змеи и задушили Лаокоона и двух его сыновей. Змей этих по непонятному капризу послал Аполлон, который до сих пор выступал на стороне троянцев. Правда, у Аполлона были претензии лично к Лаокоону — в свое время жрец выбрал не ту, с точки зрения бога, жену. Однако в данном случае пострадал не только непослушный жрец, но и весь город: троянцы решили, что гибель Лаокоона и его сыновей — это месть богов за то, что жрец посмел ударить копьем священного коня.

Поскольку конь был слишком велик и не проходил в городские ворота, троянцы пробили брешь в стене и на катках втащили скульптуру внутрь. При этом конь трижды «спотыкался» о препятствия, и внутри его звенело оружие, но ослепленные троянцы ничего не хотели слышать. {491} 491 Встреча троянцев с конем была описана по: Hyg., Fab., 135; Apollod., Ер.5.16–19; Verg., Aen., II.

Тогда же случилось еще одно не вполне понятное происшествие, которое, впрочем, не имело особых последствий. От Гомера мы знаем, что Елена давно уже сожалела о своем бегстве от Менелая и мечтала о возвращении в Спарту. Вероятно, она догадалась о хитрости с конем. Но вместо того чтобы молча ждать желанной ей победы Агамемнона и Менелая, коварная красавица вдруг решила вновь предать своих бывших земляков и родственников. Она подошла к коню вместе с новым мужем Деифобом и стала по очереди звать знатнейших ахейцев, «голосу полное сходство придав с голосами супруг их».

Вообще говоря, даже если допустить наличие у Елены такого невероятного подражательного дара, жен этих самых ахейцев она видела и слышала в лучшем случае двадцать лет тому назад, и то далеко не всех. Тем не менее некоторые из ахейцев купились на ее уловку и хотели выскочить наружу или, по крайней мере, откликнуться на зов. Удержались они только благодаря Одиссею. Интересно, что Менелай, который позднее вспоминал эту историю, не упрекал жену и находил ее поступку вполне резонное объяснение: