Дэвид Граммитт - Краткая история. Война Алой и Белой розы

Вторым значимым последствием милитаризации английского общества при трех первых Эдуардах стало желание (и способность) англичан оплачивать войну. Сделать заслуживающие доверия оценки доходов короны в позднем Средневековье очень и очень сложно, но ясно одно: эффективность сбора налогов с подданных на отрезке от конца XIII до середины XIV века заметно повысилась. Новый подход к сбору как прямых податей (в виде одобрения парламентских субсидий), так и косвенных (через новые пошлины на торговлю, в особенности шерстью) позволил Эдуарду I и Эдуарду III проводить честолюбивую экспансионистскую политику в стране и за рубежом. Более того, осознав, что парламент — подходящее место для санкционирования налогообложения, сообщество королевства одобрило расширение королевской власти.

Хотя уровень налогового бремени, похоже, сильно снизился в конце XIV столетия, пошлины снова выросли в начале XV века и достигли пика при финансировании походов Генриха V по завоеванию Нормандии. Поразительно мало известно о механизмах сбора этих налогов на местном уровне; но регулировали процессы, конечно, сами общины, часто принимая меры для возможно более равномерного распределения тягот. К середине XV века местные наработки в выбивании военных налогов существовали уже целое столетие и использовались для оплаты кампаний Войны Алой и Белой розы. В начале 1460 года Джон Пастон отметил, что города и села Норфолка оплачивали жалованье 400 человек, собранных призывными комиссиями, тогда как многие английские города сами поднимали налоги на местном уровне ради оплаты услуг воинских контингентов во время гражданских войн.

С 1360-х годов англичане привлекались для финансирования королевского правительства через займы. Эдуард I и Эдуард III, конечно, и раньше финансировали свои походы с помощью кредитов, и к 1307 году долги Эдуарда I достигли 200 000 фунтов. К 1339 году трехсоттысячная задолженность грозила обвалом заморским планам Эдуарда III. Радикальное отличие, однако, состояло на этот раз в том, что с 1360-х годов займы поступали не от иностранных ростовщиков, а от подданных короны. В XV веке королевское правительство поддерживалось английским торговым капиталом, зависевшим скорее от превратностей судьбы торговли шерстью, чем от займов главных южноевропейских банкирских домов. Соответственно, в середине XV века английские негоцианты (торговцы шерстью, оплатившие вступление графа Уорика в фактические права коменданта гарнизона Кале в 1455 году, или лондонцы, поддержавшие графов Йоркской партии пять лет спустя) были кровно заинтересованы в быстром и жестком разрешении политических конфликтов и прекращении состояния неопределенности. Даже заимодавцы поневоле, такие как жители Даремского палатината, немало способствовавшие делу Ланкастеров в декабре 1460 года, неохотно раскошеливались, предоставляя соперничающим партиям шанс выставить войска на поле.

Кампании XIII и XIV веков готовили английское общество к ведению войн в техническом плане, однако эти конфликты раз за разом все сильнее пропитывали его членов милитаристской культурой. Многие нынешние историки принимают сетования современников событий об упадке военного дела за чистую монету. Писавший в 1450-х годах Уильям Вустер жаловался, что в последнее время те, кто «происходил от благородной крови и кому пристало носить оружие», пренебрегали этим призванием, обращаясь вместо того к делам закона и праздной жизни [150] W. Worcestre. The Boke of Noblesse, ed. J. G. Nichol. London: The Roxburgh Club, 1860. P. 76–78. . Дж. Р. Ландер не поверил Вустеру, назвав его «сверхконсервативным рупором исчезающей когорты ветеранов Столетней войны», хотя в более широком смысле принимал его выводы о снижении воинственности аристократов и мелкопоместных дворян Англии XV века по сравнению с их дедами [151] Lander. Crown and Nobility. P. 13. .

И все же Ландер, по всей вероятности, ошибался, причем в обоих отношениях. Печаль Вустера по поводу упадка военной удали можно расценивать как ворчание, но, безусловно, во второй половине XV века не он единственный ратовал за военное и рыцарское возрождение. В период между 1450 и 1475 годом для английских читателей были переведены или переизданы ряд военных книг: классическое древнеримское «Краткое изложение военного дела» Вегеция, «Книга о военных и рыцарских деяниях» Кристины Пизанской, «Книга о рыцарском ордене» Раймунда Луллия [152] См.: Льюль Рамон . Книга о любящем и возлюбленном. Книга о рыцарском ордене. Книга о животных. Песнь Рамона / Ред. В. Е. Багно. СПб.: Наука, 1997; 2-е изд. 2003 (Литературные памятники). Разница в написании имени обусловлена тем, что традиционное Раймонд Луллий восходит к средневековой латыни, а Рамон Льюль — к каталанскому языку. — Прим. науч. ред. и сочинения Алена Шартье [153] C. Nall. The Production and Reception of Military Texts in the Aftermath of the Hundred Years War. University of York, D. Phil. Thesis. 2004. . Более того, в тот период военные и рыцарские тексты, похоже, встречались читающей публикой со все возрастающим интересом. Военные и рыцарские идеалы вовсе не считались старомодными и несовременными: от благородного господина по-прежнему ожидали подвигов на ристалище или на поле брани. И не только от благородного: когда купеческое семейство Николаса Блэкберна из Йорка (ум. 1432) решилось воплотить его образ в мозаичном окне церкви Всех святых на Норд-стрит, родичи попросили изобразить Блэкберна в полных доспехах. Это обстоятельство наглядно свидетельствует о привлекательности воинственности даже для городской купеческой верхушки.

Совершенно нельзя сказать, будто к середине XV столетия представители класса землевладельцев повернулись спиной к своим традиционным военным функциям. Утверждения о едва ли не полном отказе мелкопоместного дворянства от участия в Столетней войне суть сильные преувеличения, основанные преимущественно на заметном изменении соотношения между тяжеловооруженными всадниками и лучниками в экспедиционных войсках XV века. В середине предыдущего столетия эта пропорция, по всей видимости, выглядела как 50 на 50. К 1415 году нормой, похоже, сделалось соотношение 1:3 (всадники/лучники), а в 1430 году — уже 1:12. На всем протяжении 1430-х и 1440-х годов средний показатель соотношения держался где-то на уровне 1:5. Этому есть ряд объяснений. Во-первых, переориентация в ведении боевых действий — от прежних «конных выездок» (chevauchées) к гарнизонам; она снизила шансы желающих пограбить и нажиться за счет получения выкупа, отчего заморская служба несколько утратила привлекательность [154] Слово chevauchée в английском военном лексиконе XIV века служило эвфемизмом для грабительского набега на чужую территорию, в том числе и для крупномасштабных королевских кампаний Эдуарда III во Франции. . Во-вторых, мелкопоместное дворянство демонстрировало меньше готовности служить в армиях, где большинство составляли солдаты из числа простолюдинов. В‐третьих, из-за тяжести труда в окружных органах управления часто становилось попросту невозможно совмещать успешную карьеру дома со службой за морем.