Шарль Пти-Дютайи - Франция и Англия X-XIII веков. Становление монархии

Естественно, что короли берут из этих теорий то, что им подходит, в зависимости от их темперамента или от внушений их близких и окружающих их льстецов. В некоторые периоды кризиса их поддерживает в их склонности к абсолютизму даже высшая моральная власть в христианском мире, Святой престол, который плохо осведомлен относительно английских учреждений и настроения умов англичан и подчиняет свою политику преследуемым им видам: Крестовому походу или борьбе с Гогенштауфенами.

Иоанн Безземельный вел себя как настоящий тиран. Когда ему в 1215 г. представляют петицию баронов, основанную на обычаях, которые он постоянно нарушал, он восклицает: «Отчего уже вместе с этими несправедливыми требованиями бароны не просят у меня также и моего королевства?» Он уступит только тогда, когда ему приставят нож к горлу. Бароны своим желанием контролировать его при помощи комитета только возбудят в нем раздражение, и он предпочтет опасности войны. Этот король первый имел на своей большой печати титул короля Англии; предшественники его титуловались королями англичан. Даже во время своей борьбы с папой он искал богословских аргументов для оправдания своего деспотизма бесноватого. Некий Александр Мэсон снискал его благословение тем, что доставил ему эти аргументы:

«Этот лжебогослов, — рассказывает Роджер Вендоверский, — подбивал его на жестокости своими нечестивыми прорицаниями. В самом деле, он ему говорил, что несчастья Англии происходят не по вине короля, а вследствие бесчинств его подданных. Он даже уверял его, что, как король, он является розгой — орудием Божьего гнева, что государь поставлен для того, чтобы править своими народами при помощи железной лозы, чтобы разбить своих подданных вдребезги, как сосуд горшечника, наложить на свою знать железные оковы».

Генрих III имел характер сдержанный и допустил в 1258 г. на некоторое время олигархическое правление; но его близкие в конце концов взяли верх над его мягкостью и восстановили его против баронов. Тон «жалоб короля на свой совет», недавно найденных и относящихся приблизительно к 1261 г., очень любопытен. Это одновременно и упреки короля, и упреки уволенных чиновников. Король жалуется на то, что его взяли под опеку. Он не может стерпеть того, что люди из его совета говорят: «Мы хотим, чтобы это было так», — даже не объясняя своих оснований для этого, а между тем эти люди принесли ему свою ленную присягу (оммаж) и клялись в верности. Прежде король опирался на Палату шахматной доски, управляемую людьми мудрыми и добрыми; но в нее посадили новых раболепных чиновников, которые оказываются учениками там, где им следовало бы быть учителями.

Против этих королей, против этих королевских чиновников, желавших быть учителями, что могла сделать оппозиция, чего она хотела и чего добилась?

И, прежде всего, можно ли допустить существование великого течения в общественном мнении, существование «английской нации», которую, как говорит Стаббс, «события довели до сознания своего единства и своей индивидуальности»? Историки викторианской эпохи думали видеть, уже начиная с царствования Иоанна Безземельного, нацию, объединившуюся против короля. Ученые, даже наименее расположенные к парадоксам, держатся теперь того мнения, что от такого представления следует отказаться. Это не значит, что Англия уже в начале XIII в. не представляла собой совершенно иного зрелища, чем Франция того времени, еще неоднородная и пестрая. Англия была маленькая и имела сильное правительство — условия, благоприятные для единства. Местное обычное право еще существовало, но рядом с ним возросло общее право, common law, которое королевские юристы беспрерывно обогащали. Прежние завоеватели-нормандцы и прежние побежденные англосаксы слились в один народ, который двуязычие, по-видимому, не очень стесняло. Высшее общество говорит по-французски, но это испорченный французский язык, над которым наши предки уже начинали смеяться. Средние классы и народ говорили по-английски, и именно на английском языке Генрих III обнародует в 1258 г. свое решение присоединиться к Оксфордским провизиям. Оба языка еще не проникли друг в друга, чтобы образовать современный английский язык; но культурные люди знают их оба, а кроме того учатся и по-латыни [121] Англичане хвалились тем, что знают три языка: Gens nostra tribus pallet idiomatibus erudita, scilicet latino, gallico et anglico . . Можно уже говорить об английской нации. Но крайнее разнообразие интересов, и в особенности отсутствие выведенного из рассуждения понятия о государстве и о политической свободе, с другой стороны, — представление, что монархическое управление есть личное дело монарха, представление, что только феодальная обязанность совета уменьшает его ответственность, наконец, представление, что практически от его произвола можно защищаться только соблюдением известных обычаев, сохранением или приобретением вновь вольностей, специально принадлежащих той или другой социальной группе, — все это составляет препятствие, почти непреодолимое, для развития политической мысли.

Английские бароны, далекие от того, чтобы вести английский народ к сопротивлению, сами подают пример разделения и политической неспособности. Про них идет слава, что они никак не могут между собой столковаться. Регент Вильгельм Маршал на своем смертном одре в 1219 г. боится возбудить зависть, если назначит себе преемника, и в конце концов оставляет малолетнего короля Генриха под охраной Бога и легата, так как «нет страны, в которой люди были бы так разделены между собой сердцем, как в Англии». Иоанн Безземельный добился того, что бароны составили против него коалицию, лишь после долгих лет тирании. Но их партия образовалась на основе лишь скопления личных обид. Хронист, лучше всех рассказавший об их восстании, указывает нам мотивы их раздражения, не имеющие ничего общего с политической оппозицией:

«Было в то время много знатных людей в Англии, жен и дочерей которых изнасиловал король, и других, которых он разорил своими незаконными требованиями, и таких, родственников которых он изгнал, конфисковав их имущество, так что у этого короля было столько врагов, сколько у него было баронов».

Другие современники говорят о предпочтении, которое он оказывал иностранцам, о милостях, оказываемых им бродягам, которые вели себя как варвары, о захвате наследства несовершеннолетних, о похищении детей в качестве заложников. Все эти указания верны, и можно привести имена баронов, которых Иоанн обесчестил и разорил и которые вели войну против него. И они вели ее без всякой другой программы, кроме уничтожения злоупотреблений, от которых сами страдали больше всего. Текст Великой хартии ясно показывает, что они думали вовсе не об установлении конституционного правления, основанного на национальном единстве, а о том, чтобы заставить соблюдать кутюмы, которые их обеспечивали. Как говорит коггсгольский хронист, они хотели покончить «с дурными кутюмами, установленными отцом и братом короля, и со злоупотреблениями, которые к ним прибавил король Иоанн». Их идеал был в прошлом. Их неспособность создать новое публичное право проявляются в тех мерах, которые они принимают для того, чтобы обеспечить выполнение этого «мира»: комиссия XXV, которой поручается в случае его нарушения организовать вооруженное восстание, — выдумка чисто феодальная. Великая хартия вся проникнута тем же духом. Самая существенная ее черта — это стремление восстановить старинное феодальное право, под здание которого с давних времен подкапывались юристы курии и королевские чиновники и которое грубо сломал Иоанн Безземельный. Так ее и поняли современники. У одного близкого к Иоанну француза, Роберта де Бетюна, был менестрель, которому он заказал историю королей Англии; этот менестрель так излагает содержание Великой хартии: король должен был обещать, что не будет «унижать» (deparager) наследниц, что он уменьшит рельеф, откажется от жестоких законов, ограждающих его заповедники, вернет право высшего суда сеньорам. Биограф Вильгельма Маршала также говорит, «что бароны явились к королю по поводу своих вольностей» . Статьи Великой хартии, даже не относящиеся к этим «вольностям», почти все содержат в себе выгоды или гарантии для знати. Например, статья, запрещающая чиновникам короля конфисковать под предлогом штрафа предметы, нужные серву для того, чтобы работать и жить, приводилась как доказательство того, что права всего народа были защищены от короля баронами; но ведь Великая хартия имеет в виду только сервов, принадлежащих сеньорам, а не королю; она оберегает их имущество, которое является собственностью их сеньора; более точная редакция, принятая при подтверждениях хартии, решительно доказывает это.