Федор Плевако - И печенеги терзали Россию, и половцы. Лучшие речи великого адвоката

Если воля шла ото всех, то достаточно ли этого, и не имело ли отсутствие формального распоряжения пристава о снятии ареста значение достаточное, чтобы превратить факт в преступление?

Между тем обвинительная сторона, давшая место чуждому элементу, не разрешающему спорного вопроса, слишком мало остановилась «на едином на потребу» и слишком легко проскользнула по месту действительного боевого пункта. Обвинение не потрудилось продумать настоящее значение тех шероховатых мест в поступках князя Оболенского и Мордвина-Щодро, которые только внешним видом сходны со злостными поступками, но с бóльшим правом могут быть объяснены в духе безобидном и примирительном.

То заботливое и тревожное участие, которое принимал князь в деле Щодро, объясняется тем, что по общему, отметившему самую истину убеждению, – с которым я спорить не хочу, ибо это было бы неправдой, – князь был весь в нравственном долгу перед Щодро, обусловленном дружескими до самозабвения выручками, какими, как доказано обвинением и защитой Щодро, последний старался помочь князю после бед и разорений, нанесенных ему неудачей подряда во время турецкой войны.

Щодро угрожало конечное разорение. Его дорогая конюшня, существования которой он не скрывал от публики, была описана и оценена нелепо: по 100 руб. за кровную скаковую лошадь.

По установившимся в джентльменских кружках обычаям, – а члены беговых и скаковых обществ не чужды качествам этих кружков, – на аукцион не пойдут пользоваться несчастьем сочлена настоящие знатоки и ценители лошадей. Придут аукционисты и те темные барышники, которые умеют безнаказанно обращать публичную продажу в место открытых сделок на понижение, платя ничтожные цены за продаваемое и оплачивая халтурами и отходными мнимое отступление торгующихся от повышения цен.

Все знают, что даже аукционы судебные не в силах бороться с силой зла, и утверждать, что аукцион, благодаря конкуренции покупателей, возвышает цену продаваемого до высшей цифры – значит свидетельствоваться в своей наивности.

Нет, недаром люди залезают в долги, платят чудовищные проценты, чтобы достать денег на отсрочку, когда им грозит аукцион. Будьте уверены, что, продавайся с аукциона, по описи судебного пристава, Дрезденская галерея, то, чего доброго, спустят за сотни рублей Сикстинскую Мадонну…

Князю как сведущему в конском деле человеку во что бы то ни стало хотелось, чтобы ужасного аукциона не было. И я не могу не заявить, что увод лошадей в Царское Село и деревню, прикрытый формальным правом хранителя выводить лошадей из одного помещения в другое, когда в старом помещении держать их не на что или невыгодно, для меня представляется одной из мер сорвать аукцион и тем дать возможность Щодро не потерять лошадей за гроши, но выручить сколь возможно больше, что равно выгодно и для должника, и для кредиторов.

Поступок не правомерный, но не преступный, как не преступны многие приемы, неправильные, но не воспрещенные, и последствием которых может быть лишь то или другое хозяйственное мероприятие.

К концу сентября дело меняется. От большинства кредиторов получили расписки и заявления в учинении расчета с ними; многие – и этому нельзя не верить – словесно разрешили князю изъять лошадей из-под описи и ареста в их интересе.

То и другое, несомненно, существовало.

Первое положение князь доказывал, прося огласить расписки и заявления кредиторов. Ему в этом было отказано. Формальные условия процесса, по мнению суда, его обязывали к отказу.

Не ожидая такого отношения к письменным документам, подтверждающим окончание расчетов и выводимое отсюда разрешение на вольную продажу, князь не озаботился пригласить свидетелей по этим собственно обстоятельствам. Но ведь чего-нибудь да стоит та твердость, с какой князь утверждал содержание поданных кредиторами бумаг, и не боялся проверки слов своих письменными документами, а, напротив, страстно желал проверки.

Да если бы и не было этих письменных доказательств, то сила вещей должна была бы вас убедить в том, что кредиторы удовлетворены и согласие их было, что и развязывало руки должнику и хранителю, считавшим свои обязанности – хранить свое в интересе должников – конченными, за расчетами с ними. Кредиторы, будто бы пострадавшие от деяния, нарушившего их интересы, отсутствуют, ничего не ищут. Если бы они были обмануты и обижены, они были бы здесь.

Наличный гражданский истец, по его собственному слову, пришел ходатайствовать не за них. Явившиеся в качестве свидетелей кредиторы ни о каком обмане их не свидетельствуют, на нерасчет с ними не жалуются.

Правда, вопреки их взгляду на дело и на свои интересы, обвинитель силится их и вас убедить, что они обижены и не удовлетворены, но кредиторы – люди совершеннолетние, правоспособные и очень ловкие в своих практических делах. Они, когда их обидят, прибегнут к помощи прокуратуры, но когда они обсуждают свои гражданские интересы, они в ее опеке не нуждаются. Поверьте мне, что в этих вопросах они практичнее и сообразительнее нас, и в помощи и руководстве ни по своей воле, ни по слову закона не нуждаются.

У обвинения и так масса благородного дела: зло жизни, называемое преступлением, так часто, что для интересов общественных важно, чтобы наши охранители не разбрасывались на такие дела, не утруждали себя такой опекой там, где люди сами лучше разберутся в своем интересе…

Согласие было дано. Кроме того, на что ссылался князь, оно должно быть признано и в отношении к тем кредиторам, которые не оставили следов ни своего согласия, ни своего несогласия.

Раз кредиторы были людьми, занимающимися преимущественно денежными операциями, оттененными в некоторых случаях тяжелыми выкладками, то такие люди, для которых всего важнее взять больше в своем интересе, не могли допустить аукциона, зная, что на аукционе лошади пойдут за бесценок и выручка не покроет их номинального долга. Лошадиных охотников не было, следовательно, они, по неподготовке к лошадиному барышничеству, сами покупать лошадей не пошли бы. Их собственный интерес требовал недопущения аукциона.

А если так, то что же сделано? А вот что: деяние, которого лучше бы не делать, потому что в нем похвального нет ничего, но в котором не найдешь достаточно злой воли, чтобы обратить его в преступление…

Подсудимые, довольствуясь фактически выраженной волей кредиторов – притом настоящих кредиторов, а не Казимирова, который, как это ясно из показания Миронова, был только поверенным, – не озаботились оформить положение дела и слишком понадеялись на факты, еще не подкрепленные формой.

С ними случилось нечто подобное такому казусу: получается телеграмма, что я умер. Судебный пристав описывает мою квартиру и загоняет мою семью в две комнатки, обесцененные выносом всего моего имущества в запечатанные комнаты.