Федор Плевако - И печенеги терзали Россию, и половцы. Лучшие речи великого адвоката

Теперь власть, даваемая деньгами, – самая обаятельная цель самолюбия и деятельности; иные идеалы или терпимы, или поощряемы; но присмотритесь к жизни, и вы увидите, что мать, укачивающая ребенка, мечтает не о том, чтобы ее дитя стало в ряды этих, а хочет, молит судьбу о завидной доле или карьере, где золото, много золота, обеспечивает богоподобие на земле и райские блаженства у себя под рукою.

Это настроение охватывает всех; осколки его западают в ум и знатного и простака, и русского и еврея, и девушки и ребенка. Отсюда много энергетических сил, прежде находивших иное применение, идут на борьбу в этой области; таланты и злодеяния обостряются в ней; отсюда, с другой стороны, лишения в этой области наиболее ощутительны: падение имущественного благосостояния сводили с ума и кредиторов Бонту, и мелкие жертвы мелкой эксплуатации.

Энкелес, жертва трагической развязки 1 апреля 1883 г., во всем, что предшествовало и натолкнуло на ужасное дело, был тираном, а поднявший на него руку Ильяшенко, наоборот, в длинный ряд годов развития борьбы был жертвой и только жертвой ненасытной страсти Энкелеса.

Борьбу вызвало вожделение Энкелеса, ум и душа которого во что бы то ни стало стремились к обладанию, не разбирая средств, лишь бы то, чего он ищет, плотнее приставало к похотливым щупальцам его, чем к мускулистым рукам законного обладателя.

Здесь место указать, что национальные свойства Энкелеса, раз он избрал себе недобрую задачу, придали общечеловеческому пороку такую силу, что справиться с его напорами уже не имела никакой возможности бедно одаренная от природы и национально-апатичная южнорусская натура подсудимого.

Энкелес, как вы знаете, пожилой и опытный человек, 12 лет тому назад – нищий, собравший несколько рублей, чтобы спекулировать на страсти к стакану вина у утомленного сельского работника, мало-помалу превратился в арендатора и, наконец, в собственника целого поместья дворян Ильяшенко. Видно, следовательно, что он не убивал времени даром, а денег – зря; видно, следовательно, что в свободные часы, в антракте между двумя пропойцами – посетителями его шинка, он недремлющим оком высматривал добычу покрупнее, страсть пошире и средства поинтереснее, чем те, с какими приходится считаться из-за прилавка «с распитием на месте».

На беду – он еврей; он – сын той нации, исторические судьбы которой развили ее душевные силы настолько, что в этой области трудно отыскать им равно крепкого соперника. Разбросанные между другими нациями, гостеприимство которых отошло в область малодостоверных легенд, евреи вечно между чужими, вечно чуют на себе нелюдимые взгляды недовольного хозяина – исторического собственника страны.

Вечно в боевом положении, вечно с недоверием к завтрашнему дню, еврею некогда спать и медлить – оттого он настойчив в цели и чуток к окружающему. Он отдыхает с открытыми глазами – оттого он прозорлив; мимо него не проходит незаметным ни одно живое лицо, ни одно его действие: он все запомнит, запомнив – обдумает и поймет. Поэтому там, где мы – на авось, он ясно видит и верно измеряет ширь и глубь натуры своего врага и его силы.

Мы дремлем днем – он просыпается ночью; если мы – кладоискатели, то он – гробокопатель; наша мечта – пять раз в день поесть и не затежелеть, его – в пять дней раз и не отощать.

С этими задатками за что бы, за добро или за зло, ни взялся еврей, в его руках уже половина успеха; захочет он спасти утопающего, вытащит из бушующего водоворота, не подвергаясь риску; захочет утопить – утопит в луже, не обмочив краев своей одежды.

Не надо быть особо глубокомысленным, чтобы предвидеть, что апатичный, непредприимчивый, нетерпеливый по расовой особенности южнорусса, Ильяшенко был обречен судьбой на жертву, если глаз Энкелеса случайно упал на него. Тем более добыча не уйдет из рук, если вспомнить личные особенности Ильяшенко, поставив их рядом с выдержанным характером Энкелеса.

Вы помните, что я возбуждал вопрос даже о медицинской экспертизе и оставил ее только потому, что отсрочка заседания подсудимому была невыносима. Но данные, которые вытекали из дела, и сами по себе убедительно говорят о надломленности и слабости душевного строя подсудимого.

Он родился не под счастливой звездой. Отец его был глухонемым. Обучить его чтению или азбуке знаками – не умели. Книга природы и богатство, заключающееся в слове, для него были закрыты. Не понимая радостей и горестей, возбуждаемых в окружающих его передачей мысли и чувств, он бесился, рвал и метал. Досадуя на вечное молчание кругом него, он впадал в бешенство, рисуя себе раздражающую его, кругом кипящую жизнь, как всякий озлобленный, в мрачном свете, сурово и дико…

Подсудимый – его сын. Когда настала пора первых впечатлений, когда закон природы, связующий любовью отца с детьми, закрепляет за последними несменного, горячего и преданного учителя – в эту пору мальчик Ильяшенко ничего не видал, кроме безобразных сцен, ничего не слыхал, кроме звероподобного мычания немого. Семейная жизнь, судя по всему, по намеку на побочного сына, по свидетельству матери об ее отъезде в Киев, была печальна. При родителях – сирота, и тем хуже, что нахождение их в живых освобождало общественную власть от особливой заботы.

Учили его плохо. Стоило мальчику залениться – и курс кончен; и брошен был он на произвол судьбы, на произвол дурных инстинктов, не облагороженный воспитанием, обучением.

А враг был близко. Разуваевские инстинкты Энкелеса давно уже заготовляли паутину; оставалось только плести ее там, где добыча вернее, где даром не пройдет время, где посеянное возвратится сторицею.

Вся семья Ильяшенко была перед глазами Энкелеса. Все они, по болезни, по слабости пола, по возрасту могли остановить на себе хищнические инстинкты его. Но выдержка характера Энкелеса помогла ему спокойно, со знанием психолога, выбрать себе жертву.

Сам отец Ильяшенко – игра, не стоящая расходов: как больной, он под опекой; отчуждать он ничего не может, доходы с его имения идут в руки опекунов, на содержание семьи – поэтому его оставил Энкелес в покое.

Мать – опекунша, по местным правам – будущая временная владетельница, но не собственница имения. Большого барыша здесь нажить нельзя; можно дешевле снять аренду, угодливостью расположить ее к себе и отвести ее глаза от подозрительной близости с ее детьми. Энкелес дальше этого не идет и ее веры в свою благонадежность не подрывает. Вы слышали здесь, что вся махинация зла велась втайне от нее, что решительные удары Энкелес нанес в те полтора года, когда она бросила семью и уехала в Киев, чтобы отдохнуть от непосильных сцен домашнего очага. Дочь Ильяшенко? Но она выйдет замуж. Каков будет ее супруг – неизвестно, а Энкелес не делает дела наугад.