Райнхард Виттрам - История прибалтийских народов. От подданных Ливонского ордена до независимых государств

В противовес этим показателям мощного развития культурной жизни прибалтийских народов были и интеллектуально-социальные явления, которые, возможно, еще более отчетливо доказывали, что латыши и эстонцы стали частью интеллектуализации европейского цивилизационного процесса. Ведь у обоих народов уже с 1880 года начало отмечаться постоянное снижение рождаемости, и эту тенденцию остановить не удавалось. Правда, до сегодняшнего дня нам доступны статистические расчеты того времени лишь в отношении отдельных областей.

Причины падения рождаемости, как и везде, следует искать не в экономическом положении, а в области убеждений. Все заключалось в том, что материализм начал захватывать мышление молодого поколения, что вело к распущенности, начавшей ощущаться во всей жизни народов. Не случайно перед Первой мировой войной как среди латышей, так и среди эстонцев все чаще раздавались сетования на национальное равнодушие. Сказывался и пережитый шок от 1905 года – уехавшие вглубь России прибалтийцы, а среди обоих народов таковых было немало, не могли найти для себя персонального применения. К тому же от русской политической жизни до Прибалтики доходило беспокойство, характеризовавшее время между революциями, а в самом крае нарастала раздробленность политических партий.

Здесь отмечалась деятельность организаций буквально всех политико-идеологических оттенков – начиная от буржуазно-консервативных и старокрестьянских партий, все еще ценивших симбиоз с немцами, а также либерально ориентированных национал-демократов и кончая опиравшимися на Маркса и обучившимися у него социалистами, у которых подавление революции их пыл не остудило.

Немало эстонцев и латышей (среди последних около 10 000) после неудавшейся революции эмигрировало в Америку. Но от самой революции в атмосфере продолжили наблюдаться веяния ненависти и ожесточения. С другой стороны, политическая эмиграция, какой бы трудной она ни была, открывала перед наиболее одаренными людьми выгодные и перспективные горизонты. Не случайно поэт Янис Райнис уехал в Швейцарию, инструктор по молочному хозяйству Карлис Улманис и тогда еще молодой Маргерс Скуениекс, оба будущие премьер-министры, эмигрировали в США и Англию. Будущий же первый президент Эстонии Константин Пятс (1874–1956), которого тогда приговорили к смертной казни, вместе со своими соратниками бежал в Швейцарию.

Дух времени не прошел и мимо прибалтийских немцев. И хотя немецкое руководство в городе и деревне было настроено консервативно и монархически, все же среди людей немецкой национальности, точнее, среди немецкой буржуазии в Риге было немало сторонников либерально-демократического течения. При этом антагонизм политических направлений, находивший отражение в яростных газетных баталиях, происходил не столько из социальных различий, сколько из разнообразия духовных влияний.

Растущее благосостояние и оживленная духовная жизнь не могли ввести в заблуждение людей, умевших взглянуть на события глубже, чем остальные, в том, что немцев остзейских провинций подстерегали серьезные внутренние опасности.

Дело заключалось в том, что в результате индустриализации и экономического подъема, в особенности Риги и Реваля, возникли такие профессиональные слои, которые не могли вписаться в изжившие себя сословные формы. И такое социальное расслоение, а лучше сказать дифференциация, как и везде, было исторической необходимостью. Однако корпоративные традиции у прибалтийских немцев оказались настолько сильными, что продолжали удерживать в старых рамках и предпринимателей, и инженеров, и торговых служащих в первом или даже во втором поколении.

Тем не менее сословная структура была все же уже подорвана, и среди прибалтийских немцев получили хождение различные буржуазные и материалистические учения. Причем наиболее глубоко этому оказалось подверженным сословие немецких ремесленников. И причиной здесь послужила не столько конкурентная борьба с фабриками, из-за которой оно зачахло, и не введение в 1866 году свободы предпринимательства, положившей конец уже насквозь дырявым гильдиям, сколько потрясения, охватившие весь социальный мир. Эти потрясения поколебали само признанное всеми место ремесленного сословия в структуре общества, поставив под вопрос его корпоративную честь и разрушив принятые в данном сословии нормы общественной жизни.

Правда, кое-что удалось предотвратить и даже укрепить за счет новой национальной солидарности. Однако все чаще стали проявляться взгляды оторванного от своего сословия так называемого маленького человека, который, полный разных страхов, интереса к традициям не проявлял, а со стороны немецкого аристократической слоя обычно не замечался и часто подвергался унижениям.

Наиболее здоровая часть немцев проживала в сельской местности, все еще, несмотря на многократно возросшие жизненные притязания, оставаясь хранителем старых устоев. Ведь обладание крупным земельным наделом по-прежнему приближало часть немцев к природе и само собой помогало сохранению традиций. Причем это относилось не только к дворянам. Уважаемый всеми прибалтиец немецкой национальности по-прежнему оставался земледельцем и охотником. Однако и здесь незаметно происходили затрагивающие первоосновы перемены.

Знамением времени являлось падение рождаемости, в том числе и у немцев. До 1880 года, несмотря на продолжавшийся отток людей в растущие города, благодаря естественному приросту населения и все еще имевшим место случаям переселения из Германии, а также онемечиванию поднявшихся по социальной лестнице латышей и эстонцев, численность немцев в сельской местности стабильно увеличивалась. Однако затем она стала сокращаться, достигнув в областях будущей Латвии следующих показателей: в 1881 году на селе там проживало 38 450 и в городах – 98 237 немцев, но уже в 1897 году в сельской местности – всего только 23 379, а в городах – 95 306 лиц немецкой национальности.

Основной причиной сокращения общего числа немцев в те годы, конечно, являлись следствия давления политики русификации, побудившего многих немецких полукровок изменить свою национальную принадлежность. Снижение рождаемости в Риге наглядно демонстрируют следующие цифры – если на 1000 немцев в 1881–1882 годах приходилось в среднем еще 35,2 новорожденного, то в 1896–1897 годах – 27,4, а в 1913–1914 годах – всего лишь 13,9, показатель, близкий к величине 1931–1932 годов, составлявший 8,7 новорожденного немца.

Определенную опасность стал таить в себе и отток немцев в русскую глубинку, где можно было довольно легко заработать приличные деньги. При этом широкий образ жизни русских способствовал все более распространявшейся приватизации. Одновременно, как во времена оголтелой русификации, по прибалтийским немцам вновь прокатилась волна отставок, которой противостоять смогли далеко не все.