Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Поляки уважали римского папу и клир, но не считали нужным следовать их указаниям в чем бы то ни было. Ежи Урбан, желчный ненавистник церкви, в преддверии восьмого паломничества понтифика в Польшу сподобился даже на демонстративное высмеивание Иоанна Павла II, назвав его «седовласым божком», «затухающим старцем» и «ватиканским Брежневым». Возмущенная общественность привлекла его к суду, но в защиту Урбана выступили «Репортеры без границ» и Международный институт прессы в Вене. Дело затянулось до апреля 2005 года, когда журналиста, явно под впечатлением недавней кончины Войтылы, все-таки признали виновным, хотя даже приглашенный судом эксперт церковного права выступал с иным мнением.

Лешек Миллер прибыл в Ватикан уже в начале января 2002 года. На папской аудиенции он принялся расписывать свои заслуги в деле ратификации конкордата и убеждать понтифика, что прежние разногласия, вызванные этим документом, канули в Лету. Ведущий польских теленовостей, рассказывая о встрече, напирал на то, что очередное паломничество римского папы на родину состоится в 2003 году, как раз перед референдумом о вступлении Польши в ЕС. Но случилось иначе. Войтыла, видимо, боялся не успеть. Силы оставляли его с каждым днем.

Как раз в январе 2002 года, через неделю после разговора с Миллером, Иоанн Павел II на встрече с дипломатическим корпусом похвалил введение единой европейской валюты и курс на расширение ЕС, но огорчился, что среди партнеров, которые, по мысли Европейского совета, должны были обсудить Лаакенскую декларацию о будущем ЕС (принятую 15 декабря 2001 года), не упомянуты сообщества верующих. Ранее Святой престол раскритиковал Хартию Евросоюза об основных правах, упрекнув ее авторов в умолчании о роли церквей и иных религиозных объединений. Не нравилась римскому папе и семейная политика ЕС (однополые браки, аборты, манипуляции с эмбрионами) [1409]. И все же он оставался евроэнтузиастом — на свой, религиозный, лад. И этим отличался от массы польских правых, в том числе в лоне церкви (хотя бы от Генрика Янковского).

«Горизонт темнеет, и многие из тех, кто прошел долгий путь к свободе и переменам девяностых, ныне с удивлением обнаруживают в себе страх перед будущим, которое становится все менее определенным», — сказал римский папа 10 января 2002 года, обращаясь к послам, аккредитованным в Апостольской столице [1410]. Горизонт и впрямь темнел: человечество разгребало обломки холодной войны, в которых то и дело что-то взрывалось и вспыхивало. Раньше правила игры были понятны, теперь в дело все чаще вмешивалась случайность. И это выводило из себя не меньше угрозы ядерного апокалипсиса, так долго висевшей над планетой.

В этот-то период неясности, когда люди искали точку опоры, Войтыла освятил в Кракове санктуарий Божьего Милосердия, указав тем самым путь к спасению от вражды и страха за будущее. Милосердие — это не любовь. Близкий римскому папе философ Владислав Стружевский писал: «Объект милосердия — не красота, а беда. Мы не ждем взаимности или благодарности. Суть милосердия — незаинтересованность. У беды разные виды и измерения. Ее можно выводить из самой природы человека, из его хрупкости, из случайности нашего бытия и зыбкости человеческой судьбы. Бывает беда материальная и духовная, причиненная злом, а есть и такая, которая сама погрязает в греховности и зле» [1411].

Этой цитатой из «Дневничка» Фаустины Ковальской Иоанн Павел II начал свою проповедь в новооткрытом санктуарии 17 августа 2002 года. Так он довел до конца еще одно дело своей жизни (сколько уже их было?). «В конце этой торжественной службы я хочу сказать, что у меня много воспоминаний, связанных с этим местом, — произнес Войтыла. — Особенно часто я приходил сюда во время оккупации, когда работал в Сольвее. По сей день помню эту дорогу, которая вела с Борка Фалецкого в Дембники, я по ней ходил ежедневно на смены, обутый в деревянные башмаки. Такие тогда носили. Можно ли было себе вообразить, что этот человек в деревяшках когда-нибудь освятит базилику Божьего Милосердия в краковских Лагевниках?» [1412]Однако это случилось, и даже больше того: человек в деревянных башмаках поручил весь мир Божьему Милосердию [1413].

В этот приезд на родину все было в последний раз. Последний разговор с молодежью, собравшейся возле дворца краковского архиепископа (не детьми ли тех, кто присутствовал на первой беседе двадцать три года назад?). Последняя проповедь на краковских Блонях, в этот раз собравшая рекордные два с половиной миллиона человек. Последний визит в Вавельский собор и последняя молитва над могилами родителей. Последнее посещение Кальварии Зебжидовской. Последнее посещение древнего Тынецкого аббатства, где Войтыла сорок пять лет назад читал реколлекции, готовясь к рукоположению в епископы. И последнее послание соотечественникам: уповайте на милосердие Божье и сами будьте милосердны!

«Отчизна моя милая, Польша <���…> Бог тебя возвышает и выделяет, но умей быть признательна!» — еще одна цитата из «Дневничка» святой Фаустины. Этими словами понтифик начал прощальную речь на летном поле краковского аэро­порта [1414]. А его последними словами на польской земле были: «Жаль уезжать!» [1415]

По возвращении из Польши Иоанн Павел II провел несколько дней в Кастель-Гандольфо. Компанию ему составила семья Пултавских. Старая подруга Ванда по просьбе понтифика взялась читать святому отцу сборник рассказов Зофьи Коссак, по чьим произведениям Войтыла в бытность приходским ксендзом ставил спектакли вместе с членами Католического товарищества молодежи. Один из рассказов повествовал о силезском священнике, заточенном в немецкую тюрьму за то, что преподавал польским детям на их языке. В узилище того священника вдруг обуяла необоримая жажда поэтического творчества.

«Совершенно как у меня», — заметил вдруг римский папа. «Вот и напишите об этом», — ответила Пултавская [1416].

Сказано — сделано. В течение месяца понтифик набросал три стихотворения, но не решился представить их публике. Он очень давно не занимался поэзией и уже подзабыл это чувство. На всякий случай попросил поэта Марека Скварницкого, который уже редактировал творчество римского папы, бросить взгляд на новые вирши. В ноябре 2002 года Скварницкий прилетел в Рим и за семь дней вместе со святым отцом «причесал» стихотворения, соединив их в единое произведение под названием «Римский триптих» [1417].

Удивительно, но в этом творении Войтыла почти не вспоминает о Христе. Куда больше там говорится о сотворении — мира, человека и избранного народа. Стоящий у порога смерти понтифик словно закольцовывал свою жизнь, возвращаясь к истокам. Адам, Бог Саваоф и Авраам — вот три личности, вокруг которых вращается текст. Адам, взирая на водный поток, изумляется тому, что лишь он один из всех творений Господних способен изумляться. Бог сотворил его по Своему образу и подобию, но человек нарушил гармонию этого существования, допустив первородный грех, и теперь тоскует по изначальной чистоте. Кто же, как не церковь, может вернуть ему утраченное?