Мунго Мелвин - История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней

Военные корреспонденты поговорили с только что назначенным главой города Василием Петровичем Ефремовым. Он был председателем горсовета и во время обороны Севастополя в 1941–1942 гг. «оставил город одним из последних, раненный, а вернулся одним из первых». Ефремов объяснил, почему центр города пуст — «живущие в предместьях люди никак не могут еще отвыкнуть смотреть на сам город как на запретную зону» [1543]. Эту травму залечит только время. Гости посетили музей-панораму. Гилмор отметил, что здание «практически разрушено, крыша и стены сложились внутрь, полы сгорели». Потрясенный этим зрелищем, он так описывал «самый мертвый город России»:

«Некогда прекрасная севастопольская сирень, красивые бульвары, густые деревья, классическая архитектура, доброжелательные люди и вечерние концерты на открытом воздухе летом — все это теперь похоже на старого, разбитого, израненного человека, не ожесточившегося, но уставшего от рева снарядов и свиста авиабомб» [1544].

И Гилмор, и Верт посетили Херсонесский полуостров и мыс на его западной оконечности. Гилмор писал, что никогда не забудет эту картину, даже если всю оставшуюся жизнь будет вести репортажи с войны: «…кладбище немецких самолетов. Здесь были представлены все типы и модели, сгоревшие, разбомбленные, расстрелянные советскими штурмовиками и разорванные артиллерийскими снарядами. На самом мысу ни одного дерева. Земля красна, почти как на кирпичном заводе. Твердая и плотная, за исключением тех мест, где ее взрыхлили русские снаряды». Глядя с вершины скалы на пляжи, на которых всего неделю назад хозяйничала смерть, Гилмор отмечал:

«…немцы. Их было много у кромки воды, футах в 35 подо мной. Их тела в серо-зеленых мундирах были разбросаны вокруг импровизированных лодок и плотов, на которых они пытались спастись. Я внимательно пригляделся к плотам. Они были сколочены из досок, к которым отчаявшиеся люди привязали пустые канистры из-под бензина и ящики от снарядов. На них невозможно пересечь даже Потомак, Гудзон или реку Огайо» [1545].

В маяке на мысе Херсонес, где недавно шли последние бои, Верт заметил скелет, на котором «не было уже ничего, кроме нескольких рваных лоскутьев». Присмотревшись, Верт увидел, что «на одном из этих лоскутьев сохранились следы белых и синих полос — тельняшки моряка-черноморца». «Кто был этот моряк? — размышлял британский корреспондент. — Не был ли он одним из тех, кто почти два года назад сражался до последнего патрона — подобно погибшим здесь немцам — на этом же самом мысе Херсонес?» Верт смотрел на спокойное синее море и представлял:

«…не очень далеко отсюда по морю все еще плыли плоты с дошедшими до отчаяния людьми — плыли там, где всего лишь три года назад прогулочные пароходы совершали рейсы между Одессой, Севастополем и Новороссийском. Из этих трех портов одна только Одесса была еще похожа на город. Новороссийск, как и Севастополь, представлял собой груду развалин» [1546].

Через восемнадцать месяцев (1 ноября 1945 г.) Севастополь был включен в число пятнадцати городов Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР), подлежащих первоочередному восстановлению [1547]. В этом же списке был Новороссийск [1548]. В книге «Россия в войне 1941–1945» Верт размышлял о быстром успехе операции 4-го Украинского фронта по освобождению Севастополя и разгрому немецких и румынских войск:

«Можно задать себе вопрос, почему, несмотря на подавляющее превосходство немецко-румынских войск в танках и авиации, а также на значительное превосходство в живой силе, Севастополь смог продержаться в 1941–1942 гг. 250 дней, а в 1944 г. Красная армия овладела им за четыре дня. Немецкие авторы объясняют сейчас этот факт просто огромным превосходством советских войск в живой силе, авиации и другой боевой технике. Но разве немецко-румынские войска не имели такого же превосходства в 1941–1942 гг.? Дело в том, что в 1941–1942 гг. русские действительно были готовы защищать город русской славы Севастополь до последней капли крови, а в апреле 1944 г. боевой дух немцев — по крайней мере, в таком отдаленном месте от Германии, как Крым, — не мог уже находиться на должной высоте. Ибо мы знаем, что потом, когда война пришла на территорию Германии, немецкие солдаты все еще могли там оказывать противнику самое отчаянное сопротивление» [1549].

В сущности, Верт сам ответил на свой вопрос: вне всякого сомнения, несмотря на количественное превосходство советских войск в 1944 г., их боевой дух (поддерживаемый убежденностью в правоте своего дела и уверенностью в успехе) был сильнее, чем у противника. Боевая мощь войска зависит не только от теоретического (как сражаться) и материального (чем сражаться) факторов, но и от нравственного — сочетания лидерства и мотивации. Этот фактор эфемерен — то, что годится для одной оперативной обстановки, не всегда применимо в другой. Не подлежит сомнению, что Крымская стратегическая наступательная операция, которой руководил Толбухин, была одной из самых организованных и хорошо управляемых крупных операций Красной армии во время Второй мировой войны.

В последний вечер, проведенный в Крыму, Верт получил возможность познакомиться с местными жителями. Его поселили в доме у татар. Вот что он вспоминал:

«…там жили старик, старуха, их сын, мальчик лет пятнадцати или шестнадцати. За домом у них был большой собственный огород… а за огородом обширные поля зеленой пшеницы. Но татарская семья выглядела угрюмой и испуганной; они почти все время молчали, а женщина сказалась больной… Я помню выражение страха на лице старика, когда советский офицер постучал в дверь — как выяснилось, просто для того, чтобы определить меня на постой» [1550].

В тот самый день 18 мая 1944 г. было объявлено о принудительном выселении всего татарского населения Крыма в республики Средней Азии, в частности в Узбекскую ССР [1551]. В татарских общинах и диаспоре это судьбоносное событие до сих пор вспоминают как Кара Гун (Черный День). Вне всякого сомнения, семья, в доме которой ночевал Верт, тоже была выселена безжалостными бойцами НКВД. Под дулами автоматов население целых деревень и населенных татарами районов городов, таких как Симферополь, Бахчисарай и Старый Крым, увозили, почти не дав времени на сборы, сначала грузовиками, а затем поездами. Александр Солженицын описывал, как все происходило, в знаменитой книге «Архипелаг ГУЛАГ»:

«Автоколонны не подходили к самым селениям, они были на узлах дорог, аулы же оцеплялись спецотрядами. Было велено давать на сборы полтора часа, но инструктора сокращали и до 40 минут — чтобы справиться пободрей, не опоздать к пункту сбора и чтоб в самом ауле богаче было разбросано для остающейся от спецотряда зондеркоманды. Заядлые аулы, вроде Озенбаша близ Биюк-озера, приходилось начисто сжигать. Автоколонны везли татар на станции, а уже там, в эшелонах, ждали еще и сутками, стонали, пели жалостные песни прощания» [1552].