Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

В этом пункте — центр тяжести всей аргументации Гюнтера, это — его главная идея. На основании опыта всех войн, в том числе и войны 1914–1918 гг., в которой автор сам участвовал, он утверждает, что армия просто не могла бы воевать, перестала бы быть армией, если бы в самом деле вела себя в Тридцатилетней войне так, как ей приписывает «традиция».

Во-первых, «традиция» рисует армию совершенно разложившейся и лишенной дисциплины, — но воинские части, не имеющие дисциплины, не могут давать и выигрывать сражений, — а мы знаем из истории Тридцатилетней войны, что обе стороны активно воевали между собой, вели крупные военные операции. Значит, заключает Гюнтер, факты разнузданного мародерства, погромов, бесчинств должны быть приписаны не основной части армии, а той небольшой прослойке дезертировавших из ее рядов и разложившихся элементов, которую можно наблюдать во всякой войне и поведение которой не типично для общей картины. Вопросу о дисциплине в армиях Тридцатилетней войны Гюнтер отвел специальную большую главу, где собрал много доказательств (даже из того же «Симплициссимуса») наличия достаточно суровых условий походной жизни и достаточно жесткой дисциплины. «Будь то Банер или Торстенсон, Кенигсмарк или Врангель, Бернгард Веймарский или французы, будь то гессенцы, брауншвейгцы или имперцы, — все они зависели в своих военных и политических решениях от наличия дисциплинированных войск и делали для поддержания дисциплины все, что только могли».

Во-вторых, «традиция» рисует армию Тридцатилетней войны как разрушительницу хозяйства и населенных мест, тогда как всякая крупная армия для постоя и снабжения нуждается в хозяйственной базе. «Все грабежи и опустошения, следовательно, в том числе и так называемые внеслужебные, происходили в противоречии с собственными интересами армии, как потребительской группы, и значит не могли быть источником такого чудовищного разрушения, как то утверждают». Характеристике войска в эпоху Тридцатилетней войны, как потребительской и хозяйственной организации, Гюнтер также посвятил специальную главу.

Но основным доводом Гюнтера против «традиции» на протяжении всей книги остается именно апелляция к вечным законам всякой армии и всякой войны. «По-видимому, — пишет он, — оставалось незамеченным, что перед отдельным солдатом всегда стояли одинаковые военные задачи — нападение, защита, поход, бивак, необходимость претерпевать непогоду, голод, жажду, лишения, нужду, требовавшие одинаковых духовных и физических предпосылок и вызывавшие одинаковые физические и духовные проявления, в наши дни, как и за 300 или 2000 лет. Только войска с внутренней спаянностью, шагающие или едущие верхом днями и неделями вперед или назад, только вышколенные войска, мирно живущие по шесть и больше месяцев на гражданских квартирах совместно с горожанами и крестьянами, и только войска с высочайшей дисциплиной после долгих дней похода победоносно выдерживают битвы и сражения…

При таком взгляде, который подтверждается и прошедшими военными событиями нового времени, мнение ё солдате Тридцатилетней войны должно быть коренным образом изменено. Подлинный военнослужащий, фронтовой солдат, это уже тогда не тот мародер, разбойник, душегуб, детоубийца, всеразрушитель, какого в нем, как правило, следует видеть, если читать верным старый взгляд. А вместе с суждением о солдатах меняется взгляд и на процессы интересующего нас времени, в которых принимали участие солдаты, в том числе и процессы хозяйственные».

Что же означают сцены, записанные Гриммельсгаузеном и Мошерошем? Во-первых, Гюнтер без всякого основания объявляет их «позднейшими вставками», во-вторых, он снова и снова повторяет, что тут изображены не настоящие фронтовые солдаты «в строю и в части», а дезертиры, шкурники, люмпен-солдаты, которых можно наблюдать во всякой войне, но которые, как бы они ни были многочисленны, остаются, по существу, «единицами», ничего общего не имеющими с «духом и дисциплиной целого», т. е. армии [94] Gunther W. Grundziige der sozialen und wirtschaftlichen Entwicklung in Deutschland im Zeitalter des DreiBigjahrigen Krieges. Berlin, 1931 (Diss.). .

Мы уже сказали, что попытка Хёнигера, так сказать, «обелить» Тридцатилетнюю войну совершенно не выдерживает критики исторических фактов и серьезных исторических исследований. Рассуждения Гюнтера о вечных свойствах всякой армии, в частности немецкой, выглядят просто нелепыми в свете новейшего исторического опыта — ужасающей расправы гитлеровской армии, именно как «целого», с населением оккупированных областей Советского Союза, неизмеримо превосходящей все кошмары Тридцатилетней войны. Но при всем том школа Хёнигера приносит косвенную пользу историку: кое-что она все же доказала, а исправление ее ложных обобщений дает возможность лучше оттенить особенности внутригерманской стороны и духа Тридцатилетней войны.

Прежде всего, надо считать доказанным, что всеобщего падения дисциплины в армиях Тридцатилетней войны в самом деле не наблюдалось. Дисциплина действительно в среднем стояла на довольно высоком уровне. Но это значит только, что солдатские насилия над населением чинились не вопреки начальству, а, скорее, с соизволения начальства, отражавшего в конечном счете волю политических руководителей. Однако Гюнтер прав и в том, что всеобщее превращение солдат в мародеров грозило бы армиям полной потерей боеспособности. Разрешение этого противоречия стихийным путем было найдено в том, что армии как бы разделились на две части — воевавшую и расправлявшуюся с населением, — соответственно с двумя функциями, или сторонами, самой Тридцатилетней войны. От собственно войсковых соединений у каждой из воюющих сторон отслаивались весьма многочисленные банды разнузданных и озверелых солдат, специализировавшихся на «войне» с мирными крестьянами и горожанами. Наличие у военного командования достаточной дисциплинарной власти, чтобы пресечь это отслоение, обнаруживается в том, что при случае, особенно когда военно-стратегическая обстановка складывалась неблагоприятно для данной армии, командование довольно легко вылавливало мародерские шайки и жестоко водворяло их в общие ряды солдат. Но в другие моменты оно не принимало против них никаких мер. Чрезвычайно характерно, что почти все примеры, приводимые Гюнтером для доказательства наличия дисциплины в войсках, когда, скажем, тот или иной командир без особых усилий запрещал вымогательства у населения, погромы и т. д., — относятся к католическим войскам Тилли и имперским войскам Валленштейна во второй половине Тридцатилетней войны. Эти войска тогда уже находились в положении преимущественно оборонявшихся и отступавших, и поэтому естественно, что военно-стратегические мотивы, требовавшие повышения дисциплины, вытесняли тут мотивы социально-карательные, связанные с освобождением части солдат от воинской дисциплины.