Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

О чем говорит эта тайная переписка между Густавом-Адольфом и московским правительством по поводу плана разгрома Речи Посполитой одновременно с востока и запада?

Мы убедились, что обе стороны самым положительным образом относились к обсуждавшемуся проекту и определенно хотели его осуществить. Основные вопросы военно-стратегического и денежного характера были согласованы. Можно сказать, что тайный русско-шведский военный союз, основные контуры которого наметились при посредничестве Русселя, был уже буквально накануне окончательного оформления в то время, когда Густав-Адольф начинал свой головокружительный «зигзаг молнии» в глубь Германии, а московское правительство заканчивало приготовления к войне с Речью Посполитой.

Здесь нет надобности долго останавливаться на вопросе, почему Московское государство снова оттягивало срок начала военных действий; обещав сначала выступить весной 1631 г., затем летом 1631 г., оно теперь переносит срок на весну 1632 г., но фактически начало смоленский поход только в августе 1632 г. Причин этих оттяжек в основном три. Во-первых, незавершенность военной подготовки, т. е. реорганизации армии, освоения нового вооружения, накопления необходимых запасов, укрепления западных порубежных крепостей. Во-вторых, незавершенность переговоров с Турцией о военном союзе против Польско-Литовского государства. В-третьих, незавершенность переговоров с самой Швецией.

Густав-Адольф в момент Брейтенфельдской битвы, т. е. к 17 (7) сентября 1631 г., еще не знал официально о том, что выступление Москвы против Польши переносится на следующую весну, но, несомненно, мог догадываться об этом, поскольку лето 1631 г. уже кончалось, а никаких вестей о начале русско-польской войны все еще не было. Может быть, в этом и состоит разгадка того на первый взгляд странного обстоятельства, что, давая Москве обещание лично подготовить и направить удар из Силезии по Польше, Густав-Адольф после Брейтенфельдской битвы сразу двинулся в противоположную сторону, далеко на запад и юго-запад Германии. Вполне вероятно, что он принял это решение именно ввиду отсрочки в польских делах до будущего лета и имея в виду к тому времени вернуться в Восточную Германию.

Густав-Адольф, несомненно, колебался в выборе очередности войны с императором или войны с Речью Посполитой даже и после того, как занял померанский плацдарм. Выше уже было отмечено, что весной 1631 г., в начале апреля, Густав-Адольф, ожидая к этому времени начала русско-польской войны и принятия Москвой его предложений, отправил в Силезию группировку пехоты и кавалерии под командованием выдающегося генерала Густава Горна. Правда, в назначении именно этого генерала можно видеть также отражение желания канцлера Оксеншерны и его круга держать под своим контролем все это дело; Густав Горн был зятем Оксеншерны. Но не исключено, с другой стороны, что сам Густав-Адольф таким назначением стремился сблизить канцлера со своими планами. Он, по-видимому, постарался дать понять московскому правительству назначение этой группировки: среди «вестей», которые Мёллер должен был время от времени тайно сообщать в Москве, однажды фигурировало сообщение, что поляки пытаются вербовать наемников в Силезии, в частности в Бреславле, «неведомо на Москву или против шведского [короля]; а король шведский послал в Силезскую землю воеводу своего Густава Горна [Густафора] и с ним 15 тысяч ратных людей, а как силезские князья ему поддадутся, и он непременно ударится на польского [короля], потому что польский хотел дать цесарю на помощь несколько тысяч запорожских казаков [черкас]» [445]. В последних словах нетрудно узнать уже не раз встречавшийся нам излюбленный аргумент Густава-Адольфа, морально оправдывавший, по его мнению, план его нападения на Польшу. Несомненно, что группировка Густава Горна оставлялась в Силезии с начала апреля по конец июля 1631 г. именно в ожидании обещанной Москвой Густаву-Адольфу русско-польской войны. Эта группировка, наверное, и явилась бы тем «видным войском» с «добрым полевым воеводою», которое предполагалось оплатить русскими деньгами и которое должно было из Силезии ударить Польшу «в самое сердце». Если бы эти события разыгрались тогда, т. е. летом 1631 г., Густав-Адольф, вероятно, отложил бы свой марш в глубь Германии до окончания разгрома Польши — ведь он верил, как мы видели, что в случае одновременного удара с востока и запада Речь Посполитая неминуемо будет разгромлена в несколько месяцев. Померанский плацдарм послужил бы в таком случае неожиданным средством разрешить ту задачу, которую так долго Густав-Адольф считал первоочередной задачей шведской политики и лишь недавно оставил для германской войны, — задачу покончить с Польско-Литовским государством, чтобы затем уже, имея надежный тыл, идти в Германию.

Но в конце июля 1631 г. Густав-Адольф отозвал Горна из Силезии вместе с 4-тысячным войском, — очевидно, он уже видел, что русско-польская война не начнется летом 1631 г. Правда, Густав-Адольф сохранил на силезской границе уменьшенный контингент под командованием Александра Лесли, своего самого выдающегося генерала, будущего фельдмаршала, который к тому же в отличие от Горна не только не поддался бы противодействию плану военного союза с Россией со стороны канцлера Оксеншерны, но, несомненно, старался бы самым лучшим образом осуществлять этот план, ибо в качестве одного из руководителей наступления со стороны России должен был выступать его сын — полковник Александр Лесли-младший.

Когда в конце августа Густав-Адольф получил наконец через Мониера и Мёллера воодушевившие его известия о согласии Москвы на весь военно-стратегический план, он не мог в то же время не понять, что осуществление плана ходом вещей переносится на следующее лето. Но в течение этого срока Густаву-Адольфу можно было уже не опасаться удара в спину со стороны Речи Посполитой: как мы видели, Московское государство почти формально объявило Речи Посполитой войну перед лицом всей Европы; имелось немало известий о тревоге и военных приготовлениях Польши — ясно, что в этих условиях она не взяла бы на себя инициативу нападения на шведов. Вот почему война с германским императором понемногу снова заняла первое место в ближайших планах Густава-Адольфа.

Историку, знающему, как долго еще продолжалась Тридцатилетняя война, психологически нелегко представить себе, что в 1631 г. она казалась идущей к быстрой развязке. Но несомненно, что Густав-Адольф, особенно после разгрома имперской армии при Брейтенфельде, был уверен в возможности до следующего лета покончить уже в основном с императором и тогда вернуться к польской проблеме, — отсюда стремительный темп, который приняли его операции в Германии сразу после Брейтенфельдской битвы. Напомним, с какой уверенностью писал он еще в июне 1631 г. из Штеттина царю, отвечая на желание последнего, «чтоб наше королевское в-во вашему царскому в-ву против польского короля помогал»: «хотя [еще] и не вся немецкая земля под наше королевское величество подданна, однако мы нашу королевскую великую дружбу и любовь к вашему ц. в-ву показать хотим» [446]. В этих словах выражена полная уверенность, что покорение «всей немецкой земли» — дело близкого будущего. Так думал не один Густав-Адольф. «От столкновения Тилли с Густавом зависит все будущее Германии», — писал папский нунций незадолго до Брейтенфельдской битвы [447]. Перевес шведов в этом столкновении решал, казалось бы, исход всей войны, ибо побежденная сторона не могла уже рассчитывать ни на какие резервы. Кстати, Маркс, конспектируя Шлоссера, тоже отметил, что после битвы при Брейтенфельде «война скоро окончилась бы, если бы не подлость курпса (т. е. курфюрста Саксонского. — Б. П .) и измена его генерала Арнима» [448]. В этой битве, имевшей даже не всегерманское, а всеевропейское значение и отозвавшейся по всей Европе далекими раскатами политического эха, столкнулись не просто две сильнейшие армии своего времени, но в их лице две политические коалиции, на которые разделилась Европа. Французские субсидии Швеции были широко известны; английскую помощь современники склонны были преувеличивать; о русской помощи менее всего знали, но зато немало фантазировали: согласно французским донесениям из Германии, Густав-Адольф перед Брейтенфельдской битвой увеличивал свою армию «не только новыми подкреплениями из Швеции, но и помощью, оказанной ему Московским царем, весть о смерти которого по оправдалась» [449]. Так или иначе это была действительно первая битва всеевропейской войны, и в этой битве антигабсбургская коалиция достигла неоспоримого превосходства.