Александр Мещеряков - Книга японских символов. Книга японских обыкновений

Советник Такакуни имел обыкновение сплетать волосы в пучок и вид имел чудаковатый. Постелив на досчатый пол циновки, обмахивался веером и наслаждался прохладой. Зазвав прохожего, не спрашивал про звание, но зато понуждал рассказывать старые сказки. Сам же при этом лежал и записывал рассказы в толстую тетрадь.

Люди рассказывали ему и про Индию, и про Китай, и про Японию. Рассказывали про серьезное и смешное, про страшное и печальное, про срамное и про… Встречались рассказы и пустые, и полезные. В общем, разные.

Люди читали записи Такакуни с удовольствием. И было в той книге четырнадцать свитков. Передают, что подлинная книга хранилась дома у некоего Тосисада, что прислуживал государю. А вот что с этой книгой сталось, спрашивается? Люди умные ее переписывали по своему — историй стало еще больше. Так случилось, что в книге появились и истории, которые случились уже после смерти советника. А потом и вовсе — нынешнее приплелось. Вот так и вышло, что в книге собрались и рассказы, миновавшие ушей советника, и рассказы о том, что случилось после его смерти. Имя же книге дали такое: «Рассказы, собранные в Удзи». Это потому, что в ней собраны те истории, которые были записаны в Удзи. Но, быть может, название «Удзисюи» происходит оттого, что слово «сию» означает, не только «собранное», но и «прислуживающего государю». Трудно сказать, где тут истина.

Давным-давно жил в городе Нара поднаторевший в Учении монах Эин, состоявший ранее на службе у государя. Нос у него был такой большой и такой красный, что называли его Большеносым Проповедником-придворным. Только очень уж длинное имя оказалось, и стали его именовать Носатым Проповедником. А еще позже — просто Носатым.

В молодости как-то поставил Эин у пруда Сарусава табличку. «Такого-то месяца и такого-то дня из этого пруда поднимется на небо дракон». Прохожие — молодые и старые, и даже люди весьма влиятельные перешептывались: «Вот бы посмотреть-то!» Большеносый же про себя забавлялся: «Вот потеха! Расшумелись, а ведь это я все подстроил. Дураки-то какие!» Однако рта не раскрывал, и делал вид, что совершенно тут ни при чем.

Но вот настал означенный месяц.

Слухи о драконе дошли до провинций Ямато, Кавати, Идзуми и Сэццу, и стали собираться оттуда в Нара люди. Эин же подумал: «И зачем они пришли? Что-то здесь не так. Чудно!» Но сам по-прежнему прикидывался, что ничего не знает.

Наконец настал означенный день. Людей собралось столько, что ни пройти-ни проехать.

И вот настал означенный час. Эин подумал: «Не так все просто. Хоть я сам все подстроил, но, может, и вправду что-нибудь случится? Пойду-ка сам посмотрю». Закутал лицо платком и отправился к пруду. Только близко не подойти ему было. Тогда Эин забрался на южные ворота храма Кофукудзи и стал ждать. Вот сейчас увижу дракона, вот сейчас… Да где там! Вот и солнце уже садиться стало.

Наступили сумерки. Не оставаться же здесь? Эин отправился обратно и по дороге повстречал на мосту слепого. Эин сказал: «Эй, кто там есть, осторожно! Темно перед глазами!» Слепой же без промедления ответил: «Что ты там говоришь? Да у тебя самого под носом темно!»

Слепой не знал, что Эина кличут Носатым придворным. Но когда он на «темно перед глазами» ответил «темно под носом», это звучит точно так же, как и «Носатый придворный» — ханакура. Вот смешно-то!

1.

Старший советник Такакуни, пребывавший в земле Удзи, сказал: «Охо-хо! Поспал я днем, очнулся — еще жарче стало». Даже цветы глицинии, что в ветвях сосны запутались, неподвижны сделались — ни дуновенья. Даже всегда прохладное журчание ручья смешалось сейчас с жарким пением цикад — тяжко. Позвать что ли послушников — пусть они веерами помашут…

Эй вы, зеваки уличные, собрались уже? Давайте-ка я к вам выйду. А вы, мальчишки, опахало не забыли? Будете меня сзади охолаживать.

Слушайте! Звать меня — Такакуни. Разделся я от жары догола — уж простите меня как-нибудь.

Есть у меня дело к вам — оттого и позвал вас сюда к себе в Удзи. Хоть и случайно здесь очутился, а хочу — как люди — книжкой собственной обзавестись. Но подумал я хорошенько — а написать-то мне не о чем. Сколько голову не ломай, а такого лентяя, как я, ничто не спасет. А потому, рассудил я, лучше сделать так: вы мне разные сказки старые рассказывайте, а я уж из них книжечку составлю. И тогда мне, привыкшему слоняться вокруг императорского дворца да около, всяких небылиц со всех сторон нанесут — ни на воз не навалить, ни на корабль не нагрузить. Извините, конечно, но может не откажитесь?

Правда расскажете? Вот удача! Ну давайте прямо сейчас хоть одну сказку послушаем.

Эй, ребята, только давайте про опахало не забывайте — чтобы как будто ветерком обдавало. Чтобы мне хоть чуть попрохладнее стало. Кузнеца и горшечника прошу не стесняться. Оба к столу подходите. Как солнышко повыше встанет, хозяйке свою кадку с соленьями лучше в тенек поставить. Вот и я, монах, гонг свой монашеский в сторонку отложу. На этой циновке места хватит и самураю, и отшельнику.

Ну как? Если все приготовились, начнем со старшего — с деда-горшечника.

2.

Старик-горшечник:

«Уж как вы обходительны… Люди мы вовсе незнатные, а вот поди ж ты — желаете из сказок наших книжицу наладить. Прямо страшно делается. Но противиться вашему желанию никак не смею и потому с вашего высокого позволения расскажу одну вздорную сказочку. Скучная она, конечно, но вы уж потерпите как-нибудь.

В годы наши молодые в Нара-городе жил-был один добродетельный послушник. А имя ему было — Эин. Нос же у него очень даже огромный был. Мало того — самый кончик у него всегда такой красный был — будто осой ужаленный. А потому жители этой самой Нары прозвали послушника добродетельного „Монахом-длинноносом“. И раньше-то над его носом крошечным подсмеивались, а теперь как-то само собой стали его „Длинноносом“ величать. Нос-то у него опадать и не думал, так что через время какое-то только и слышалось — „Длиннонос“ да „Длиннонос“. Сам я раз или два в храме Кофукудзи в Нара самой был, видел, что и вправду — нос его багровый красив как у черта — только Эина того „Длинноносым“ и обзывай. Длиннонос да Длиннонос… Вот ночью как-то Эин этот с носом своим длиннющим отправился один-одинешенек к пруду Сарусава, никого из учеников с собой не прихватив. На берегу же, как раз в том месте, где в давние времена утопилась от любви несчастной дама придворная — Унэмэ-янаги, поставил дощечку, а на ней жирно так и видно написал: „Третьего дня третьей луны увидите как дракон из этого пруда на небо вознесется“. На самом-то деле Эин не ведал — живет в пруду Сарусава дракон или нет. А говорить о том, что он на небо вознесется, да еще в третий день третьей луны — это уж совсем ерунда какая-то. Всякий сказал бы — нет, не будет никакого там вознесения. Так зачем же Эин такую нелепицу написал? А в том дело, что надоело ему, что монахи с мирянами над его носом смеются и решил он устроить им розыгрыш и теперь уже самому ему, длинноносому, над ними от души посмеяться.