Элеанор Херман - Элегантная наука о ядах от средневековья до наших дней [Как лекарственные препараты, косметика и еда служили методом изощренной расправы]

В последние мучительные месяцы жизни Наполеон задавался вопросом: погрузится ли Европа без него в сокрушительный ужас прошлого или же прогресс и свобода, которые он привнес, останутся в том или ином виде? Неужели народ, привыкший к равенству, так легко откажется от него в пользу вернувшейся монархии? Как показали революции последующих десятилетий, это было не так. Самое большое наследство Наполеона – это его Кодекс, один из немногих документов, оказавших огромное влияние на весь мир.

После смерти Наполеона в 1821 году подозрения в отравлении королей понемногу сошли на нет, в том числе и потому, что число королей сократилось. В Англии после 1689 года, а в других европейских странах после Наполеона у королей уже не осталось привилегии одним щелчком пальцев повелеть отправить человека на плаху. Они не могли повышать налоги и тратить казенные деньги на войны по прихоти. Короли больше не правили. Теперь у руля стояла конституционная монархия, в которой основная власть принадлежала парламенту.

Кроме того, достижения в области создания медицинского оборудования помогали определить, чем болел человек, а также отчего он умер. Большая часть нынешнего врачебного инструментария – изобретения относительно недавние. Первый стетоскоп появился в 1816 году благодаря парижскому врачу Рене Теофилю Гиацинту Лаэннеку, причем из соображений не столько науки, сколько приличия. Он считал сердцебиение, используя исключительно свои руки, но однажды к нему пришла пациентка – симпатичная девочка-подросток с большой грудью. Учитывая интимность обстановки, Рене предпочел свернуть лист бумаги, чтобы послушать сердце, и был поражен тем, насколько это улучшило слух. В конце концов, он спроектировал длинную деревянную трубку, которую прикладывал к уху, а в 1851 году ирландский врач Артур Лиред создал стетоскоп для двух ушей.

Хотя придворные врачи и понимали, как важно определять температуру для понимания течения болезни, у них не было соответствующих инструментов. В 1612 году венецианский врач с весьма нарциссическим именем Санторио Санторио изобрел термометр, который нужно было вкладывать в рот пациенту. Однако изобретение было громоздким, ненадежным и требовалась вечность, чтобы он уловил температуру. Только в 1867 году английский врач сэр Томас Олбут создал надежный и точный термометр – шесть дюймов в длину, меряет температуру за пять минут.

До книги Уильяма Гарвея «О движении сердца и крови» (On the Motion of the Heart and Blood), изданной в 1628 году, никто толком не понимал кровообращение. По иронии судьбы, потрясающее открытие о том, что сердце перекачивает кровь в мозг и по всему телу, почти разрушило карьеру Гарвея. Люди смеялись над ним на улицах, на его лекции в Лондоне перестали приходить. Хотя постепенно теории Гарвея начали принимать, но измерение кровяного давления оставалось невозможным до 1867 года, когда австрийский врач Самуэль Зигфрид Карл фон Баш изобрел сфигмоманометр – первый тонометр.

Кроме того, химия (которая веками была частью алхимии с ее фокусами и магией) выделилась в отдельную ветвь науки. Начиная с середины XVIII века ученые разработали ряд тестов для определения содержания мышьяка, хотя некоторые были весьма ненадежны (в зависимости от того, какие еще вещества присутствовали в образце).

В 1833 году британский химик Джеймс Марш исследовал человеческие органы и остатки кофе в ходе суда над Джоном Бодлом, которого обвиняли в том, что он отравил скупого и отвратительного по характеру деда, дабы забрать наследство. Аптекарь подтвердил, что продал Бодлу белый мышьяк.

Марш провел обычный тест: размял образец тканей из органов мертвеца и остатки кофе и пропустил через них пузырящийся сероводородный газ. В результате образовался желтый осадок, сульфид мышьяка, что подтверждало теорию об отравлении. Однако к тому времени, как Марш давал показания в суде, осадок размыло, и в качестве доказательства он использоваться не мог. Сомнение было истолковано в пользу обвиняемого.

Однако Марш знал, что Бодл виновен – и двадцать лет спустя он в самом деле сознался в убийстве старика. Разочарование подпитывало решимость химика разработать новый тест на мышьяк, который будет показателен в зале суда. К 1836 году он создал так называемую пробу Марша: к образцу добавлялась серная либо соляная кислота, а затем цинк. При реакции кислоты с цинком выделялся водород, а мышьяк связывался с водородом, образуя газ арсин, который пузырился в растворе. Газ пропускали через раскаленную стеклянную трубку, и на выходе он воспламенялся, оставляя черный след на стеклянной пластине, располагавшейся у сопла.

С середины XVIII века ученые изобрели ряд химических тестов для определения содержания мышьяка. Но некоторые тесты были весьма ненадежны.

Проба Марша позволяла определить содержание даже небольшого количества мышьяка— две частицы на миллион. С 1851-го и до 1970-х годов ученые использовали пробу Марша, параллельно разрабатывая ряд эффективных анализов для определения всех видов ядов, включая алкалоиды (то есть яды растительного происхождения). Все эти научные достижения заставили мертвецов по-настоящему заговорить.

В Викторианскую эпоху использование микроскопа серьезно продвинуло медицину, хотя этот прибор к тому моменту уже имел длинную и необычную историю. Астроном Галилео Галилей изобрел его в 1609 году: увеличение, которое давал сложный микроскоп, во много раз превышало способности увеличительных линз, которыми пользовались на протяжении веков.

Иронично, но человеком, который довел микроскоп до ума, был вовсе не ученый, а торговец тканями. Голландский драпировщик Антони ван Левенгук хотел изучать качество нити, и для этого ему было недостаточно увеличения, которое давала увеличительная линза. Он разработал собственные, однако изучением ткани для своего магазина не ограничился. Любопытство подтолкнуло его рассмотреть под микроскопом каплю воды из пруда, и драпировщик был потрясен, увидев в ней крошечных «зверьков». Его письмо в Лондонское королевское общество – первое свидетельство человека, наблюдавшего бактерии.

Королевское общество, увы, не восприняло Левенгука всерьез. 20 октября 1676 года Генри Ольденбург, секретарь общества, ответил так: «Ваше письмо от 10 октября прочитали с огромным удовольствием. Рассказ о миллиардах "маленьких животных", плавающих в дождевой воде, которые вы наблюдали с помощью вашего так называемого микроскопа, вызвал у нас немалое веселье, будучи зачитанным на последнем заседании. Описания анатомии и наблюдений за этими существами, несомненно, достойные романа, привели одного из членов нашего общества к мысли, что ваша "дождевая вода" могла содержать в себе достаточное количество дистиллированного спирта, поглощенного исследователем…»