Серик Шакибаев - Чрезвычайная комиссия

— Вы арестовывались в Кустанае в восемнадцатом году? — задал вопрос Кубанцев подследственному.

— Да, меня арестовывал уездный исполком восемнадцатого апреля.

— За что?

— За то, что якобы я участвовал в восстании против Советской власти.

— Почему «якобы»? Разве вы отрицаете, что под вашим руководством в Кустанае был организован контрреволюционный мятеж?

— Мятеж под моим руководством? — удивился Мартынюк. — Конечно, отрицаю. Ничего подобного не было.

— А что же было, по-вашему, восемнадцатого марта в Кустанае?

— Что было? Были какие-то беспорядки. Как помню, в тот день я был на заседании полкового комитета двести сорок шестого полка. Часов в одиннадцать утра послышалась ружейная стрельба где-то у Народного дома. Я с другими членами полкового комитета пошел по Большой улице к Народному дому, чтобы узнать, что случилось…

— Даже так! — не утерпел Кубанцев. — А не лучше ли вспомнить, какую телеграмму вы пытались отправить в тот день и куда?

— А, вот вы о чем. Могу объяснить. Когда начались беспорядки, толпа самочинно ворвалась в магазин бывшего владельца Каткова. Все, кто там был, стали растаскивать оружие. В чем дело, думаю. В это время ко мне подошел председатель союза увечных Лапин. Стал кричать, что из исполкома все убежали через задний двор на станцию и что необходимо телеграфировать в троицкий союз увечных воинов о задержании члена исполкома Кононова. Я взял извозчика и вместе с оказавшимся около нас реалистом Пальчиковым, который был вооружен винтовкой, поехал на почту. Там я написал телеграмму в Троицк союзу увечных воинов или в другую организацию, точно не помню. Но, кажется, союзу. Забыл содержание телеграммы, но смысл ее был таков: задержать поезд с уехавшим исполкомом. Но служащий отказался принять у меня телеграмму. Я не настаивал и сразу же ушел к себе на квартиру. В этот день я никуда больше не ходил.

— Позвольте, — остановил арестованного Кубанцев, — какое имеет отношение к Кустанайскому исполкому союз увечных воинов в Троицке?

Чувствовалось, что Мартынюк едва сдерживает волнение.

— Не знаю, — пытался он говорить спокойно. — Над этим я тогда не задумался. И вообще своим действиям отчета не давал. Признаю их просто глупыми.

— Только и всего?

Хорошо зная материалы дела, Кубанцев понимал, что Мартынюк постарается увести следствие в сторону, будет отрицать свое участие в мятеже, намереваясь в то же время выведать, какими материалами располагают чекисты о действиях кустанайских контрреволюционеров. Но Кубанцев стремился постоянно держать поручика в напряжении, задавая такие вопросы, которых тот не ждал.

— Значит, — говорил Алексей Макарович, — вы после посещения телеграфа из дома никуда не ходили? А между тем, в тот же день вас видели на собрании в помещении иллюзиона «Фурор». Как понимать в таком случае ваши показания?

Мартынюк смутился.

— Ах да, вспомнил! — проговорил он. — Когда я вернулся на свою квартиру, ко мне зашел милиционер и передал предложение бывшего начальника уездной милиции Козмотуло, чтобы я как товарищ председателя полкового комитета явился в помещение иллюзиона, где собравшийся народ обсуждал вопрос о выборе комитета по охране города, так как исполком выехал. Когда я пришел, увидел там из более видных и знакомых мне деятелей офицеров Козмотуло, Байгузенко, Григорьева, Алекрицких. При мне они приступили к выборам комитета. Выбрали и меня. Надо, однако, оговориться, что сделано это было помимо моей воли. В дальнейшем в заседаниях комитета я участия не принимал.

— Когда и как вы были освобождены из тюрьмы?

— Ровно через два месяца, то есть восемнадцатого июня. Освободил меня Луб.

— Вы, конечно, не станете отрицать факт своего назначения товарищем председателя следственной комиссии белых после вашего освобождения из тюрьмы?

— Не отрицаю.

— Расскажите, как это было?

— В следственную комиссию я был назначен начальником гарнизона капитаном Цветковым. Вместе со мной были также назначены в комиссию от военных — прапорщики Ашанин и Чурин, от прокурорского надзора — Малько и Федорович, от города — Деревянных, Вадясов и Лебедев и от организаций — Матвеев, Слесарев и Назаров. Последний был представителем партии «народной свободы». Председателем комиссии был Федорович. Члены комиссии периодически менялись…

— Что вы можете рассказать о действиях комиссии?

— В ее функции входил разбор политических дел. Если то или иное лицо считалось опасным, то оно содержалось три месяца в тюрьме. Инструкции комиссии сначала давались областным комиссаром Матвеевым. Более определенные положения и инструкции о следкомиссиях были получены несколько позже, в сентябре, от Сибирского Временного правительства. По этим инструкциям все ранее освобожденные красноармейцы вновь арестовывались и направлялись в лагеря. Лиц, занимавших ответственные должности при Советской власти, и комиссаров предписывалось задерживать до Учредительного собрания. Если эти лица совершили преступления уголовного характера, то предавались окружному суду. Никаких других решений о наказаниях следственная комиссия не выносила. Допрос производился членами следственной комиссии. Я с задержанными обращался гуманно и совершенно беспристрастно, протестовал против расправы, побоев и издевательств со стороны конвоиров-казаков. Как вели себя при допросе остальные члены комиссии, мне неизвестно. Думаю, что они относились к задержанным беспристрастно, за исключением разве Федоровича, который иногда позволял себе дерзости по отношению к арестованным…

— Ваши слова несколько расходятся со сведениями, которыми располагаем мы, — остановил разглагольствования Мартынюка Кубанцев. — Материалы свидетельствуют как раз о негуманном отношении с вашей стороны к задержанным, как вы позволили выразиться.

— Но если к тому или иному арестованному я бывал иногда и пристрастен, то это объясняется теми положениями и инструкциями, которые были мною получены.

— Это уже ближе к действительности, — заметил Кубанцев. — А теперь попрошу рассказать, каким образом вы оказались в рядах Красной Армии. Только покороче. И только правду.

— Постараюсь… Начиная с сентября восемнадцатого года я наряду с работой в следственной комиссии занимал должность командира батальона сорок четвертого стрелкового полка. В январе девятнадцатого со своим батальоном я выехал на фронт под Уфу. Под Абдуллино был легко ранен, врач Миронычев без разрешения командира полка эвакуировал меня на излечение в Кустанай. За это меня вместе с врачом предали военно-полевому суду, но благодаря скорому отстранению от должности комполка Хобрянского дело было прекращено. В октябре я заболел тифом и был эвакуирован в Ново-Николаевск, где оставался до занятия его Красной Армией. Тогда и явился на регистрацию в двадцать седьмую дивизию, после чего мне была дана отсрочка до нового года, то есть на две недели. По истечении этого срока я явился в комендатуру военного городка. Как специалиста военного дела меня назначили помощником начальника команды по сбору оружия. Но фактически работал при управлении коменданта штаба пятьдесят первой дивизии в качестве специалиста по строевой части. С восемнадцатого января исполнял должность коменданта штаба дивизии. Здесь служили бывшие офицеры, известные мне по германской войне.