Виталий Познахирев - Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг.

Помимо того, страна являлась участницей всех важнейших международных договоров, так или иначе регламентирующих правовое положение иностранных подданных в период военных действий, и приняла в их развитие ряд актов национального законодательства, как-то: Высочайший указ от 28 июля 1914 г. «О правилах, коими Россия будет руководствоваться во время войны 1914 года», «Положение о военнопленных» от 7 октября 1914 г.; «Правила о порядке предоставления военнопленных для исполнения казенных и общественных работ в распоряжение заинтересованных ведомств» от 7 октября 1914 г.; «Правила о допущении военнопленных на работы по постройке железных дорог частными обществами» от 10 октября 1914 г. и др. [4] Собрание Узаконений и Распоряжений Правительства (СУиРП). 1914. № 209. Ст. 2104; № 281. Ст. 2568; 1915. № 150. Ст. 1162; № 225. Ст. 1731.

С учетом приведенных обстоятельств, вступление в глобальный конфликт Турции (20 октября 1914 г.) не оказало (да и вряд ли могло оказать) на названые основы сколько-нибудь принципиального влияния. В сущности, об этом сразу же заявил и Совмин, постановивший уже 21 октября 1914 г., что «со дня возникновения военных действий против Оттоманской империи к подданным этой державы применяются в полном объеме все установленные до сего времени и могущие быть впредь установленными ограничительные в отношении к германским, австрийским и венгерским подданным меры» [5] Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1276. Оп. 10. Д. 838. Л. 42. .

Пожалуй, одним из немногих учреждений, предпринявшим попытку хоть как-то учесть международно-правовую специфику нового противника, стала Юрисконсультская часть МИД. Во всяком случае, 25 октября 1914 г. ее глава, ссылаясь на то, что Турция не ратифицировала VI Гаагскую конвенцию от 18 октября 1907 г. «О положении неприятельских торговых судов при начале военных действий», поставил вопрос о возможности «с точки зрения договорной, отказаться в отношении к ней от применения сего акта». Однако данное предложение осталось даже не рассмотренным, и экипажи 43 малых фелюг под турецким флагом, застигнутых войной в портах Кавказа, стали первыми османскими пленниками России. (Возможно, в этом проявилось некоторое раздражение Петрограда тем фактом, что к моменту объявления войны в русских портах не оказалось паровых или хотя бы крупных парусных турецких судов, тогда как в Стамбуле были задержаны сразу два парохода Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ) — «Королева Ольга» и «Великий Князь Александр») [6] Российский государственный архив Военно-Морского флота (РГА ВМФ). Ф. 417. Оп. 2. Д. 2022. Л. 110–114; Д. 2109. Л. 12. .

Дальнейший анализ перечисленных документов позволяет также утверждать, что вступление Турции в войну не изменило порядка структуризации отечественной системы военного и гражданского плена и не расширило ее понятийного аппарата. И хотя перечень, приведенный в Таблице 1, составлен применительно к туркам, достаточно очевидно, что он без особого труда может быть адаптирован и к германским, и к австро-венгерским подданным.

Куда больший интерес в Таблице 1 вызывает дихотомия терминов, допускающая не просто неоднозначное, а прямо противоположное толкование таких базовых категорий, как «военнопленные» и «гражданские пленные».

Таблица 1

Соотношение основных терминов и понятий, используемых для обозначения турецких военнопленных и гражданских пленных в российских правовых установлениях и служебной переписке периода 1914–1924 гг. [7] Составлена по данным: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 826. Оп. 1. Д. 296. Л. 48об.; Ф. 1791. Оп. 2. Д. 404. Л. 42; Ф. Р-393. Оп. 43А. Д. 515. Л. 3; Ф. Р-3333. Оп. 3. 330. Л. 403; Д. 365. Л. 77; Д. 419. Л. 25, 250; Д. 570. Л. 12, 24; РГИА. Ф. 1276. Оп. 10. Д. 732. Л. 35–36; Оп. 14. Д. 449. Л. 77; Оп. 20. Д. 73. Л. 12–13; Д. 84. Л. 5–6; Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 970. Оп. 3. Д. 1872. Л. 54–55; Ф. 1558. Оп. 9. Д. 5. Л. 3; РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 3. Д. 223. Л. 49; Ф. 417. Оп. 1. Д. 4395. Л. 219–221; Государственный архив Воронежской области (ГАВоронО). Ф. И-6. Оп. 2. Д. 470. Л. 84; Ф. И-19. Оп. 1. Д. 2993. Л. 53; Государственный архив Курской области (ГАКО). Ф. 1643. Оп. 1. Д. 150. Л. 16, 40; Ф. Р-322. Оп. 1. Д. 35. Л. 1–2; Ф. Р-791. Оп. 1. Д. 20. Л. 36, 43; Государственный архив Рязанской области (ГАРО). Ф. 212. Оп. 2. Д. 64. Св. 8. Л. 265–269; Государственный архив Тамбовской области (ГАТО). Ф. 4. Оп. 1. Д. 9653. Л. 11; Овчинников И.А. Отдел о вещах, оставшихся после военнопленных: доклад. Пг.: Б.и., 1917. — С. 12.

На данном обстоятельстве мы сочли необходимым остановиться особо, поскольку, во-первых, отсутствие взаимосвязи и взаимо-упорядоченности элементов терминологии делает бессмысленным всякое дальнейшее исследование, а во-вторых, известные нам исторические труды (в т. ч. и выполненные на уровне диссертационных работ) не содержат сколько-нибудь ясного толкования причин и последствий означенного феномена.

В этой связи отметим в первую очередь, что по нашим оценкам указанная дихотомия стала во многом типичной для всех стран-участниц Первой мировой войны и явилась следствием фактического отождествления их военно-политическим руководством двух основных групп субъектов института всеобщей воинской обязанности: