Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Затем, слыша зов бога, Эдип нежно прощается с Антигоной и Исменой и вступает в рощу, сопровождаемый одним Тесеем.

Последняя в этом ряду, но, видимо, первая по времени написания пьеса сводит в могилу верную Антигону. Прослышав, что ее братья Полиник и Этеокл вступили в войну за царство, она спешит в Фивы в надежде принести мир. Но на нее не обращают внимания, и братья находят смерть в битве. Помощник Этеокла Креонт занимает престол и, карая Полиника за мятеж, запрещает погребать его тело. Антигона, разделяющая греческое верование, что дух умершего терпит муки до тех пор, пока его тело не предано земле, преступает царский указ и хоронит Полиника. Тем временем хор поет одну из самых прославленных Софокловых од:

Креонт приговаривает Антигону к погребению заживо. Сын Креонта Гемон протестует против жуткой казни и — отвергнутый — клянется отцу, что тот «никогда больше не увидит его лица». В этот момент действующей силой Софокловой трагедии становится любовь, и поэт запевает гимн Эроту — гимн, который долго не могла забыть античность:

Гемон исчезает; в поисках сына Креонт повелевает воинам открыть склеп, в котором была заточена Антигона. Там они находят мертвую Антигону и рядом с ней Гемона, решившегося умереть.

Главные свойства этих пьес, против которых бессильны и время и перевод, — это красота слога и совершенство техники. Здесь перед нами типичная «классическая» форма изъяснения — отточенного, безмятежного и прозрачного; энергичного, но сдержанного, исполненного достоинства, но изящного, наделенного мощью Фидия и гладкой изысканностью Праксителя. Классическим является и строение пьесы: каждая строка значима и устремлена к тому пункту, где действие обретает кульминацию и смысл. Каждая из этих пьес построена, как храм, все части которого тщательно отделаны в мельчайших деталях и занимают собственное и подчиненное место в структуре целого; исключением является лишь «Филоктет», где драматург предпочел не утруждаться и использовал прием deus ex machina (у Еврипида являющийся не более чем шуткой) как серьезную развязку запутанного сюжета. Здесь, как и у Эсхила, драма развивается по восходящей к гибрис , которая находит свое выражение в некотором акте крайней дерзости (например, в страшном проклятии Эдипа, обращенном против неведомого убийцы), совершает поворот вокруг некоего anagnorisis , или внезапного узнавания, некой peripeteia , или перемены счастья, а затем движется по нисходящей к nemesis , или неизбежной каре. Аристотель, желая привести пример совершенной драматической структуры, всякий раз ссылался на «Царя Эдипа», и две пьесы, персонажем которых является Эдип, прекрасно иллюстрируют Аристотелево определение трагедии как очищения от жалости и страха посредством их объективации. Характеры прорисованы здесь более отчетливо, нежели у Эсхила, хотя и не так реалистично, как у Еврипида. «Я изображаю людей такими, какими они должны быть, — говорил Софокл, — Еврипид изображает их такими, каковы они на самом деле», [1544]— как бы говоря, что драма должна допускать некую идеализацию, а искусству не следует превращаться в фотографию. Однако влияние Еврипида сказывается в том, что диалоги Софокла полны споров, а иногда он пользуется и чувствами: так, Эдип не по-царски пререкается с Тиресием и, лишившись зрения, трогательно ловит руками воздух, пытаясь прикоснуться к лицам дочерей. При взгляде на эту же ситуацию Эсхил забыл бы о дочерях и думал бы о некоем непреложном законе.

Софокл тоже философ и проповедник, но в отличие от Эсхила его увещевания меньше опираются на божественные заповеди. Его коснулся дух софистики, и хотя он по-прежнему придерживается благополучного правоверия, не приходится сомневаться, что, не будь Софокл таким счастливцем, он мог бы стать Еврипидом. Но он слишком поэтически чуток, чтобы оправдывать страдание, так часто выпадающее людям совершенно незаслуженно. Гилл, стоящий подле корчащегося в муках Геракла, говорит: