Павел Уваров - Варфоломеевская ночь: событие и споры

Первым почувствовал на себе изменение отношения к Франции постоянный посол Карла IX Фенелон Ла Мот, некогда любимец английского двора. Де Гуара злорадно подмечал, что того, «кого так высоко ставили», бесконечно звали на застолья, теперь все избегают, «никто не осмеливается взглянуть на него или заговорить с ним после происшествия в Париже» [89] Ibid. P. 426–427. . Посол Франции подвергся домашнему аресту и не был допущен ко двору в течение недели, а потому не мог дать официальные разъяснения от имени своего короля, в то время как «провинившиеся» Валуа всеми силами стремились как можно скорее восстановить внезапно оборвавшийся контакт с Лондоном. Для этого Карлу IX пришлось использовать неофициального посла Ла Моля, направленного в Англию исключительно для ведения брачных переговоров. Он оставался единственным каналом сношений с Елизаветой, поскольку не был лишен ее милости. Трижды за первую неделю сентября к Ла Молю прибывали курьеры короля с письмами для Елизаветы, в которых он делал различные заманчивые политические предложения, пытаясь подтолкнуть Англию к открытому конфликту с Испанией, обещая в виде помощи 200 тыс. дукатов в случае начала войны и ни словом не упоминая о трагических событиях, которые могли смутить его союзников-англичан [90] Ibid. P. 411–413. .

Реакция английской королевы была демонстративно-холодной: она устроила настоящий разнос и дипломату, и самому Карлу IX за ту «манеру, в которой они пытались вести с ней дела», за посылку неофициальных писем, написанных не рукой самого короля, в чем она усмотрела оскорбление, и потребовала от него личного послания, скрепленного собственной подписью, без которой любые слова и обещания оставались в ее глазах пустым звуком. Французская сторона продолжала заискивать, словно не замечая отчужденности англичан. Уолсингем сообщал из Парижа, что его пестуют и обхаживают при дворе, как никогда прежде. Карл отпустил несколько английских судов, задержанных за пиратство в проливах, и продолжал энергично заверять Елизавету в братских чувствах и своих надеждах на продолжение «лиги» между ними.

Наконец, 8 сентября новый чрезвычайный посол Франции удостоился аудиенции и представил Елизавете письмо короля с изложением официальной версии произошедшего в ночь св. Варфоломея, согласно которой погибший адмирал Колиньи и прочие гугеноты были участниками заговора против законного монарха. При этом король Франции настаивал на своем неотъемлемом праве распоряжаться жизнями своих неверных подданных. По сообщениям очевидцев, в середине чтения этого послания Елизавета обернулась к дипломату «без малейшего признака любезности на лице» и заявила, что весь ее опыт не позволяет ей доверять этим объяснениям, «но если все произошло именно так, как утверждает король, и заговорщики были справедливо наказаны, она желала бы знать, в чем повинны женщины и дети, которых убили?» [91] Ibid. P. 416. . Это было «туше», выражаясь языком, принятым в фехтовании, укол, который было невозможно парировать, и Елизавета еще несколько раз повторила его, ясно демонстрируя Валуа, что им не удастся ввести ее в заблуждение и что в ее глазах они — организаторы массовой резни ни в чем не повинных людей, единственный проступок которых состоял в том, что те исповедовали протестантскую веру.

В декабре 1572 г. Елизавета вновь предписала своему послу в Париже Уолсингему напомнить королю о его позорном деянии: «Великая резня во Франции знатных людей и дворян без суда и следствия… как нам кажется, настолько затрагивает честь нашего доброго брата, что мы не можем без слез и сердечного сокрушения слышать этого о государе, столь близком и союзном нам и связанном с нами цепью нерасторжимой любви, альянсом и клятвой… Их не привели отвечать перед судом, прежде чем казнили… и нам было в высшей степени странно и неприятно слышать об этом как об ужасном и опасном прецеденте. Мы сожалеем, что наш брат, чью натуру мы считали мягкой и благородной, столь легко склонился к такому решению, в особенности когда мы узнали, что женщин, подростков, девиц, детей и младенцев, еще сосущих грудь, убивали и сбрасывали в реку и что право на убийство было дано самой грубой и подлой черни… По всему видно, что эта ярость была направлена только против тех, кто исповедовал реформированную религию, несмотря на то, участвовали ли они в каком бы то ни было заговоре или нет, и вопреки эдикту об умиротворении, столь часто подтверждавшемуся, они были вынуждены либо бежать, либо погибнуть, либо отказаться от своей веры, либо лишиться своих должностей» [92] The Letters of Queen Elizabeth / Ed. G. Harrison. L., 1968. P. 116, 117. . Все это, по мнению Елизаветы, доказывало, что намерением «ее доброго брата» было искоренение той самой веры, которую исповедовала и она.

Тем не менее, продемонстрировав ясное понимание ситуации, Елизавета оставалась слишком прагматичным политиком, чтобы дать эмоциям возобладать над чувством политической целесообразности. Как и Валуа, она не была намерена разрушать с таким трудом созданный союз. Королева неоднократно подчеркивала, что уважает право любого монарха принуждать и наказывать своих подданных (какой бы веры они ни придерживались) за их проступки и не намерена вмешиваться в дела, происходящие на территории другого государства и в пределах чужой юрисдикции. В очередной раз устами Уолсингема выговорив Карлу за то, что он грубо попрал закон, она тем не менее вскоре подтвердила, что со своей стороны не видит угрозы англо-французской дружбе и не собирается предпринимать шагов для расторжения альянса, — а это было все, чего хотели Валуа. Почувствовав, что угроза миновала, Карл IX пригласил Елизавету стать крестной матерью его новорожденной дочери. И хотя королева попривередничала, деланно изумляясь, как это могло прийти ему в голову, — ведь она исповедует ту самую веру, которую он искореняет в своем королевстве, — в конце концов она согласилась и отправила во Францию корабль с подарками и графа Вустера, который должен был представлять ее самое. К великому удовлетворению английских протестантов, возмущенных этим шагом государыни, судно было ограблено пиратами в Ла-Манше и Валуа не получили ожидаемых даров.

Карл IX и королева-мать настаивали и на продолжении брачных переговоров, но поскольку английское общественное мнение резко отрицательно относилось к этой идее, Елизавета с легкостью отказалась от нее, заявив, что в данных обстоятельствах не верит в возможность того, что между ней и Алансоном «разгорится привязанность и истинная супружеская любовь» [93] Ibid. P. 117. . Общественное умонастроение, действительно, резко контрастировало с прагматизмом государыни. Страна бурлила от негодования, подогреваемого толпами все новых беженцев из Франции. Именно в это время в Англии начало складываться представление о «жаждущих крови Валуа», а также коварных Гизах, повинных в смерти тысяч гугенотов, о вероломстве французов-католиков, которое наложилось на негативный образ этой нации, и без того бытовавший в английском историческом сознании.