Дмитрий Мишин - Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье

Спорить с Дози, крупнейшим знатоком истории мусульманской Испании, никто не был в состоянии, однако его замечания касались лишь невольников в Андалусии и мало влияли на анализ сведений о сакалиба в географической литературе. Специалисты, занимавшиеся трудами средневековых мусульманских географов и содержащимися в них сведениями о европейских народах, — Д. А. Хвольсон, А. Я. Гаркави, А. А. Куник, В. Р. Розен и другие — по-прежнему видели в сакалиба славян. Но вскоре и в этой области «славянской интерпретации» понятия сакалиба был нанесен удар. Ф. Вестберг, посвятивший анализу данных восточных источников о сакалиба не одно исследование, пришел к выводу, что это название применялось для обозначения «румянолицых, голубоглазых, русоволосых народов вообще…» [340, с. 369]. Через несколько десятилетий идеи Вестберга поддержал и развил А. Зеки Валили Тоган, издавший в 1939 г. оригинальный текст сообщения Ибн Фадлана («мешхедская рукопись»). Употребление Ибн Фадланом названия сакалиба применительно к волжским булгарам (об этом см.: часть 1, гл. I) вкупе с анализом других восточных источников привело Тогана к заключению, что «слово сакалиба не всегда следует переводить как «славяне»; наоборот, у авторов разных времен оно в каждом конкретном случае имеет свое особое значение, а у арабских писателей X века очень часто применяется для обозначения различных, главным образом светлокожих народов Восточной и Северо-Восточной Европы» [227, с. 295]. Этот вывод Тоган распространял и на слуг- сакалиба в исламском мире, утверждая, что невольники- сакалиба , которые ввозились в исламские страны через Хорезм, — представители тюркских и угро-финских народов Поволжья [227, с. 309].

Противопоставить что-либо аргументации Тогана и в особенности примеру с сакалиба у Ибн Фадлана было довольно сложно. А. П. Ковалевский, работавший с текстом сообщения Ибн Фадлана параллельно с Тоганом, мог лишь осудить, не называя, правда, имен, «крайнюю тенденциозность и стремление во что бы то ни стало игнорировать славянский элемент в Восточной Европе» [12, с. 15, прим. 2]. В остальном подход Ковалевского почти не отличался от позиции Тогана: «Термин «сакалиба» и по своему происхождению, и по обычному употреблению в арабском языке означает славян. Но так как авторы не слишком хорошо разбирались в этнических признаках, а тем более в языках северных народов, то этим термином сплошь и рядом обозначали всевозможные северные народы: и настоящих славян, и финнов, и булгар. Таким образом, в каждом отдельном случае приходится решать вопрос о том, какое содержание вкладывал в это слово данный автор» [12, с. 15].

Изыскания Тогана совпали по времени с деятельностью великого французского арабиста Э. Леви-Провансаля, создавшего целый ряд классических произведений по истории мусульманской Испании. В вышедшей в 1932 г. работе «Мусульманская Испания в X веке» Леви- Провансаль, говоря о невольниках- сакалиба в Андалусии, присоединялся к мнению Дози и едва ли не текстуально воспроизводил слова своего предшественника, заявляя, что название сакалиба «первоначально, как представляется, применялось в этой стране (Андалусии. — Д.М .) к пленникам, которых германские воины приводили из походов против славян, а затем продавали мусульманам [Пиренейского] полуострова. Но во времена путешественника Ибн Хаукала (середина X в.) под именем сакалиба подразумевали всех иностранных невольников — выходцев из Европы, зачисленных в войска или приставленных к различным службам во дворце или гинекеях правителя» [521, с. 28–29]. Несколько позже, в 1950 г., Леви-Провансаль почти без изменений повторил эту фразу во втором томе своей знаменитой «Истории мусульманской Испании», присовокупив, что слово саклаби повторило судьбу латинского понятия sclavus , эволюционировавшего от значения «славянин» к значению «раб» [522, т. 2, с. 123–124].

Подкрепленная авторитетом Дози и Леви-Провансаля, двух крупнейших специалистов по истории Андалусии, идея о том, что сакалиба — социальная группа, составленная из представителей разных народностей, перешла во многие работы, посвященные мусульманской Испании [605, с. 68; 572, с. 124; 494, с. 167; 556, с. 86; 565, с. 152; 610, с. 571; 619, с. 25; 587, с. 43–44; 436, с. 182]. Ей следовали и те немногочисленные авторы, которые специально занимались историей сакалиба. A. M. ал-'Аббади, писавший через три года после появления второго тома «Истории» Леви-Провансаля, утверждал, что первые невольники- сакалиба были пленниками германских и скандинавских воинов, проданные испанским арабам, но затем «арабы расширили значение этого названия (сакалиба. — Д.М .) и стали применять его к невольникам из любого христианского народа, которых они приводили и определяли на службу в халифский дворец» [635, с. 8–9]. Исходя из такой трактовки, ал-'Аббади зачислял в сакалиба всех встречавшихся ему в источниках рабов и слуг, вне зависимости от того, назывался ли кто-либо из них действительно саклаби или нет [635, с. 11]. Такой подход сохраняется в историографии и ныне, что легко проследить по последним работам. М. Ал-Мануни в вышедшей в 1983 г. статье о культуре сакалиба в мусульманской Испании утверждал, что они были выходцами как из Центральной Европы, так и с севера Испании, воспитанными при кордовском дворе и обученными для службы в государственной администрации [640, с. 21]. М. Мевак в 1994 г. писал, что «среди людей, служивших кордовским властителям, главным образом выходцев из Восточной и Центральной Европы, были также и уроженцы Южной Европы» [546, с. 309], повторив затем уже известную нам трактовку, согласно которой сакалиба называли «всех рабов-чужеземцев, определенных в войско или приставленных к различным службам во дворце и халифских гинекеях» [546, с. 310]. При этом «с IV–X вв. слово саклаби стало общим понятием, обозначавшим евнуха или, по меньшей мере, считавшимся эквивалентом этого слова» [546, с. 312]. В том же году П. Скэйлз, рассматривая участие андалусских сакалиба в политических событиях, последовавших за свержением амиридской династии в 1009 г. (об этом см.: часть III, гл. 2), зачислял в эту категорию всех известных ему рабов, слуг и невольниц — в том числе, например, Субх, любимую наложницу кордовского халифа ал-Хакама II (961–976), которая была родом из страны басков [589, с. 133–141].

«Неславянская» интерпретация понятия сакалиба была, однако, принята не всеми специалистами. В вышедшем в 1946 г. комментированном издании сообщения Ибрахима Ибн Йа'куба о славянских странах (об этом источнике см.: часть I, гл. 1) польский ученый Т. Ковальский писал, что «хотя мы не можем закрывать глаза на тот факт, что сакалиб , сакалиба означают у арабских авторов также (разрядка Ковальского. — Д.М .) различные неславянские народы, все же по большей части и как правило это название соответствует нашим понятиям «славянин, славяне»» [137, с. 55–56]. Шесть лет спустя мнение Ковальского поддержал и развил его соотечественник Т. Левицкий, посвятивший немало работ анализу сведений о сакалиба в произведениях восточных авторов. «Каждый исследователь-востоковед, интересующийся анализом арабских источников по истории Европы, — писал он, — хорошо знает, что термин сакалиба и связанные с ним формы означают у ранних арабских авторов (VIII–X вв.) исключительно славян. «…» Только позднее, причем лишь у некоторых, по большей части второразрядных, арабских авторов понятие сакалиба распространяется на иные светловолосые народы Северной и Восточной Европы» [525, с. 476]. На основании этих выводов Левицкий сформулировал следующее правило, которое, по его мнению, действует как для географических описаний народа сакалиба , так и для переселенцев и невольников- сакалиба в мусульманском мире: «… под сакалиба я буду разуметь исключительно настоящих славян, не считая лишь те случаи, в которых контекст явно исключает такую идентификацию» [там же].