Денис Хрусталёв - Ледовое побоище в зеркале эпохи [Сборник научных работ, посвященный 770-летию битвы на Чудском озере]

В 1282–1283 годах Довмонт выступает главой дружинников князя Дмитрия Александровича, засевших в Копорье. А.В. Валеров предполагает, что за именем Довмонта здесь скрывается Псков, на который в своем противостоянии с братом опирался князь Дмитрий «и в 1282/1283 гг., и в 1293 г.» [307] Валеров А.В. Ук. соч. С. 212. . Но в известиях летописи о событиях 1282/1283 годов Псков нигде не упомянут: Дмитрий ушел в Копорье [308] Н1Л. С. 324. . В 1293 году, узнав о приближении Дюденевой рати, татар, приведенных братом Андреем, Дмитрий действительно «бежал» в Псков, но в этой связи никак не упоминается Довмонт [309] Н1Л. С. 327. .

По сообщению поздней Псковской 3-й летописи, «прибежа великий князь Дмитреи Александровичь во Псковъ с Низу, и приаша и псковичи с честью» [310] П3Л. С. 88. . В Псковской 1-й этого известия нет, а в Псковской 2-й оно является припиской на полях [311] П2Л. С. 22. . Тем не менее, А.В. Валеров делает отсюда вывод о противостоянии общин Новгорода и Пскова в эти годы и разрыве «союза двух городов» [312] Валеров А.В. Ук. соч. С. 215. . Так и хочется спросить: а как же Довмонт?

В 1293 году сразу за бегством Дмитрия в Псков новгородцы послали татарам дары, пытаясь отвести нашествие, что им почти удалось. Сам Дмитрий в Пскове не задержался, но в том же году «бежа ис Пскова во Тферь» [313] Н1Л. С. 328. . Князь спасал волость от нашествия и сам спасался. Никаких сведений о существовании в то время внутриволостного конфликта тут нет. Соответственно и в 1283 году за воеводой Довмонтом нет оснований видеть псковскую общину:

«Того же дни [1 января 1283 года — Д.Х. ] изгони Домонтъ Ладогу ис Копорья, и поимаша всь княжь товаръ Дмитриевъ, и задроша и ладозкого, и везоша и в Копорью на Васильевъ день. А новгородци послаша по Андрея князя, а сами идоша къ Копорьи; мужи Дмитриеве выступиша из города, показаша имъ путь новгородци, а город разгребоша» [314] Н1Л. С. 324. .

В этом тексте Довмонт вполне однозначно отнесен к числу «мужей Дмитрия» и никак не связан с Псковом [315] В.Л. Янин понимал этот текст в том смысле, что Довмонт «вместе с новгородцами» «выступает на стороне князя Андрея Александровича против князя Дмитрия Александровича» ( Янин В.Л. «Болотовский» договор. С. 7). . Тот же результат мы получим, если привлечем такой источник как отчет ганзейских послов об их посольстве в Новгород от 26 марта 1292 года. Это письмо было составлено послами в Дерпте, сразу после возвращения из Новгорода. Оригинал со следами трех печатей сохранился в городском архиве Любека. Датировано оно 26 марта и по косвенным данным отнесено издателями к 1292 году [316]. Первый отечественный исследователь, обратившийся к нему, И.Э. Клейненберг признал эту датировку лишенной противоречий [317]. Послы отчитывались о неудачных переговорах в Новгороде, утверждая, что сделали всё возможное при отстаивании ганзейских интересов. В частности они упомянули, что даже обращались к видным дружинникам князя, чтобы воздействовать на новгородцев. Среди этих дружинников на первом месте назван Довмонт: «При возвращении от тысяцкого, встретились четверо из главных приближенных князя, из которых один Довмонт, другой Сурел, третий Вецел, четвертый Константин» ( Cum a duce reverteremur, quatuor ex principibus regis obvios habuimus, quorum unus Dovmundus, alter Surele, tercius Wezcele, quartus Constantin ) [318].

Довмонт ( Dovmundus ) здесь назван первым из княжеских приближенных ( princeps regis ), собственно старшим дружинником, дворянином. У издателя ганзейских документов К. Хёльбаума не вызывало сомнений, что речь идет о том Довмонте, что умер 20 мая 1299 года, то есть Довмонте Псковском [319]. Должны ли у нас возникать сомнения, что один из principibus regis Дмитрия Александровича — это Довмонт, вошедший в историю как Псковский?

Итак, нет никаких сомнений, что в XIII веке рост и последовательное упрочение псковской городской общины поставили на повестку дня вопрос об их дальнейших отношениях со «старшим братом» Новгородом и о становлении ее политической самостоятельности, но говорить о моментальном осуществлении этого все же нельзя. Сам Псков, а также и его князья, в первой половине XIII века продолжали пребывать в традиционной зависимости от Новгорода, которая временами — например, при Александре Ярославиче, — усиливалась, а порой, как при Ярославе Ярославиче, существенно ослабевала. Эту зависимость никак нельзя отождествлять с простым военным союзом, и тому есть ряд доказательств. Кандидатуры псковских князей согласовывались с Новгородом, который также осуществлял их утверждение, равно как и большинство внешнеполитических инициатив псковичей. Отмеченные летописями псковско-новгородские конфликты зачастую имели поэтому личный характер и касались почти исключительно отдельных новгородских князей, но не самого Новгорода — исключение составляют события 1240 года. Псковские князья, включая таких личностей как Владимир Псковский и Довмонт, никогда не пользовались полным объемом суверенных прав, хотя, конечно, осуществляли некоторые функции — преимущественно военные и, вероятно, судебные, присущие средневековым правителям. В своих действиях они всегда обязаны были оглядываться на Новгород, выступавший «старшим братом» и главой волости.

Даже краткий обзор научной литературы по вопросу о характере представлений людей средневековой России о западных странах способен навести на мысль о якобы неточной формулировке темы настоящей статьи, поскольку в период с XII по XV век связи русских земель с заграницей были прерваны. Даже в Новгороде и Пскове, где обнаруживаются точки их довольно интенсивного соприкосновения, существовавшие, главным образом, благодаря торговым отношениям, их доступные восприятию контакты либо вовсе не оставили следа в повествовательных источниках, либо ограничиваются очень краткими заметками. Сведя постановку проблемы к вопросу об оценках немцев русскими людьми, мы рискуем заняться совершенно безнадежным делом, поскольку источники в этой области нам почти ничего не предлагают [321].

Если же вместо попытки выяснения воззрений русских на западных иноземцев, их происхождение, общественный уклад, намерения и пр. описать воздействие на формирование их русского «образа» военных противостояний и мирных устремлений, которые случались между Востоком и Западом, т. е. Новгородом, Псковом и Полоцком, с одной стороны, и, главным образом, ливонских немцев — с другой, то содействовать тому будут два обстоятельства. Прежде всего, очевидно, что никто доныне путем систематического изучения источников досконально не разбирался в новгородских и псковских оценочных установках, вследствие чего возникает подозрение по поводу все еще недостаточной изученности имеющихся в наличии хроникальных и документальных свидетельств.