Анатолий Кирпичников - Куликовская битва

Куликовская битва явилась крупнейшей освободительной битвой европейского средневековья. «И Европа, и Азия очутились перед совершившимся событием и поставлены были в необходимость серьезно считаться с новым фактом мирового значения» [332]. По словам Задонщины, весть о битве дошла до Устюга, за Волгу, до чехов и ляхов, а слава русской военной победы «шибла» к Ургенчу (Орначу), Кафе, Железным Воротам (может быть, не на Кавказе, а на Дунае), Тырнову, Царьграду, Риму [333].

Особое значение побоище на Дону имело для стран Черноморского бассейна и Балканского полуострова, боровшихся с османской агрессией. Успешное выступление Руси против «неверных» вдохновляло славянские народы Южной и Центральной Европы в борьбе с турецкими и немецкими захватчиками [334]. Недаром Куликовская битва воспета в сербском народном эпосе, где она вплетается в тему борьбы славянства с османским игом [335]. Сербские народные песни о героях-мучениках, погибших в 1389 г. на Косовом поле (в результате этой кровопролитной битвы Сербия признала себя вассалом султана), очень напоминают некоторые произведения Куликовского цикла [336].

Как военный успех русских над татарами отметили Куликовскую битву немецкие хронисты и писатели. Из вестия о ней проникли на Запад необычайно быстро. Их, возможно, распространили на съезде в Любеке в 1381 г. побывавшие на Руси ганзейские купцы [337].

Опыт Куликовской битвы прямо или косвенно был использован польско-литовско-русским войском при разгроме сил Тевтонского ордена при Грюнвальде в 1410 г. В отношении наступательной стратегии, операции по упреждению действий противника, использования в критический момент боя резервов, применения пехоты и конницы, навязывания неприятелю выбранного места сражения, привлечения городских и областных ополчений, состоящих из шляхты, мещан и холопов, роли морального фактора Грюнвальдская эпопея поразительно напоминает Куликовскую [338].

Куликовская битва, по меткому выражению М. И. Карамзина, «еще не прекратила бедствий России, но доказала возрождение сил ее» [339]. Победа на Дону, несмотря на все последующие неудачи и отступления, резко укрепила авторитет Москвы как общерусского военного и политического лидера. Примечателен следующий факт. 1 ноября 1380 г., т. е. сразу после битвы, в Москве состоялся съезд князей, смысл которого раскрыт в труде В. Н. Татищева: «Вся князи рустии сославшеся межи собою, учиниша межи собою любовь и закляшася всип друг под другом ничего не искати, татаром не клеветати и на Русь не наводити, и асче на кого будет беда от татар, всем заедин стояти» [340]. На этом съезде было, как видим, подтверждено и узаконено то федеративное сообщество, которое московское правительство в интересах борьбы с внешней опасностью успешно укрепляло в 1360–1370 гг. Этот порядок, обеспечивавший широкое единение сил, получил отныне новое общерусское признание.

В свете провозглашенного на съезде единства антиордынских действий становится понятной загадочная фраза, записанная в Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича: «Ты (великий князь. — А. К .) столп нечестья раздрушил, еси в Руской земли, и не примеси себе к безумным странам на крестианьскую погибель» [341]. «Столпом нечестья» иносказательно обозначен сепаратный сговор с врагом, приглашение ему вмешаться во внутренние дела страны. Этот старый порок «наводить паганые» осуждался со времен Киевской державы, но в 1380 г. такое осуждение сопровождалось союзной клятвой и поэтому проведено, пожалуй, наиболее последовательно.

Куликовская победа укрепила престиж и влияние ее главного организатора — Дмитрия Донского, которого стали именовать в документах князем великим «всея Русии», [342]«царем русским». События 1380 г. как бы соединили порванную связь времен между Московской и Киевской Русью. В исторических воспоминаниях ожили образы собирателей и охранителей земли. В Задонщине и Слове о житии князь Дмитрий Иванович был сравнен с великими основателями Руси Владимиром Киевским и Ярославом Мудрым. Такое сопоставление подчеркивало единство русской истории, политическую преемственность ее наиболее выдающихся династов и сопровождалось многозначительными словами: «Стреляй, князь великий, но всем землям» [343].

Со времен Куликовской битвы окончательно утвердился во внутрикняжеских отношениях, по выражению С. М. Соловьева, «новый порядок вещей» [344]. Великий князь выступал по отношению к членам федерации — независимым соседям и удельным властителям — как признанный глава Русской земли — брат старейший. Окружавшие его как сюзерена «братья молодшие» оказались на положении подручных князей. Эта система феодально-иерархического соподчинения сложилась с помощью, как упоминалось выше, двусторонних вассальных договоров еще в предкуликовскую пору. Последующие события ее более укрепили. Таким путем создавалось крепнущее политическое и военное единство русских земель.

В процессе единения частей Руси послекуликовские годы характеризовались переходом московского правительства от борьбы с правителями других княжеств за великокняжеский стол к подчинению их своей власти [345]. Несмотря на временное оживление в начале 80-х гг. XIV в. сепаратистских тенденций, правители Рязани и Твери признали себя по отношению к великому князю «молодшими братьями». Москве удалось порвать связи Рязани и Твери с Литвой и в конце концов привести их к признанию великокняжеской власти. Усилилась зависимость от великорусского политического центра и Нижегородского княжества [346]. В итоге главные политические соперники Москвы постепенно сходили с исторической сцены.

Потери 1380 г. и поражение 1382 г., казалось бы, непоправимым образом должны были нарушить механизм сбора общерусской армии. Однако уже в 1386 г. Дмитрию Донскому удалось привлечь для похода на Новгород Великий внушительное число участников — 29 ратей. Свои отряды выставили крупнейшие города Северо-Восточной Руси [347]. 24 из них знакомы нам по Куликовской битве. Мобилизация 1386 г. не достигла уровня 1380 г., но с очевидностью свидетельствовала о воссоздании в кратчайший по тому времени срок — четыре года — боеспособного федеративного войска.

Куликовская битва явилась результатом величайшего подъема общенародных сил средневековой Руси. Она не только выявила мужество и стойкость народа, но и сплотила его вокруг идеи единства всей Русской земли. Ободряя воинов, Дмитрий Донской говорил им на Куликовом поле: «Вси бо есмы от мала и до велика братиа едини… род и племя едино, едино крещение, едина вера христианская» [348].

Призыв к национальному единению страны родился отнюдь не на Куликовом поле. Исторически он не забывался с момента возникновения Древнерусского государства, и новый интерес к нему пробудился в предкуликовское время. В этот же период ширится духовное обновление Руси, что нашло отражение в искусстве, литературе, архитектуре. Культурный подъем страны выдвинул таких знаменовавших собой художественное становление нации людей, как художники Феофан Грек, Андрей Рублев, Даниил Черный, писатель Епифаний Премудрый [349]. Война 1380 г. не остановила наметившегося ранее подъема монументального строительства, что всегда точно отражало восстановление экономики, распространение инженерных знаний, появление выполнявших правительственные заказы мастеров каменного дела. В 80–90-х гг. XIV в. в северорусских областях становится обычным сооружение каменных крепостей. В Москве, Коломне, Серпухове и других городах Великороссии строятся каменные храмы. Эти постройки, «освещая освободительную борьбу, напоминали языком камня, что настало время решительной схватки "за землю Русскую, за веру христианскую" против "безбожных агарян"» [350]. В области литературы национальный подъем отмечен созданием обширных московских летописных сводов. Повышается интерес к произведениям домонгольской письменности и былинному эпосу. Образы киевского князя Владимира Святославича и защитников Русской земли от половцев символизировали борьбу страны за независимость и единство. В подражание Слову о полку Игореве создается Задонщина, в которой поражение на р. Калке обернулось победой на Куликовом поле. Стремление к духовному обогащению породило переводы с греческого и южнославянских языков. Характерно, что «ни в это, ни в предшествующее время ненависть к чужеземному игу как таковому никогда не переходила в русской литературе в чувство расового или национального превосходства над любым из народов, входивших в государственное объединение Золотой Орды» [351].