Александр Сидоров - Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Старые каторжане рассказывают, что Пивовара в конце концов убили. Но кто, где, как — никто точно не знает, хотя версий на сей счёт достаточно. Высоцкий и Мончинский вывели Пивоварова в романе «Чёрная свеча» под именем Салавара, а Ваху — под именем Зохи. Там же прекрасно описана «трюмиловка» в исполнении «пивоваровцев»: «суки» клали на грудь непокаявшегося вора железный лист и прыгали на нём до тех пор, пока не проламывали жертве грудную клетку.

На первом этапе «суки» позиционировали себя защитниками заключённых от произвола блатарей. Бывший лагерник Валерий Бронштейн — внучатый племянник Льва Троцкого, попавший в Ванино в 1948 году, относил зарождение «сучьего» движения к довоенным временам, но отмечал, что массовый характер оно приняло после войны, особенно на северо-востоке:

«Конечно, здесь не обошлось без инициативы руководства ГУЛАГа, и этому содействовали крайне тяжёлые условия жизни заключённых, особенно на Колыме, где урка был обязан работать на равных со всеми. А принцип — “руки тачкой, брат, не пачкай, это дело перекурим как-нибудь” — здесь не существовал. Чтобы не умереть с голоду, ему приходилось “пахать”, как и всем остальным. А попытка кого-нибудь “грабануть” каралась обычно убийством или расстрелом. Поэтому на одном из подпольных сходов, где находился ряд крупных воров в законе союзного масштаба, было принято решение изменить “воровской закон” хотя бы на короткое время.

Смысл этих изменений примерно был таков: “Страна испытывает тяжёлое время, и воры, аристократы тюрем и лагерей, должны содействовать стране выйти из разрухи. Мы можем заставить мужика лучше работать, но для этого необходимо обеспечить ему пайку и баланду, чтобы он не умер с голоду. Поэтому давайте служить в комендатуре лагерей, быть бригадирами, нарядчиками и различными “придурками”. Перестанем грабить мужика и обеспечим ему относительное спокойствие на работе. Мы сами выиграем от этого и страна тоже”.

И с этого момента произошёл большой раскол в преступном мире, поддержанный руководством ГУЛАГа. Авторитетных бывших воров, а теперь “сук”, развозили по лагерям, где они путём уговоров или силой ссучивали известных им блатных. Правда, им тоже доставалось, и убийства “сук” стали обыденным явлением. Так, мне рассказывали достаточно “крупные суки”, что “вора союзного значения из Одессы”, одного из основателей “сучьего” движения Пивоварова, который, по слухам, был одним из руководителей пресловутой банды “Чёрная кошка”, возили из лагеря в лагерь, и, несмотря на охрану, его всё же убили где-то в Караганде. Большие группы “сук”, имевших своих признанных авторитетов и собственный подход к понятию “сучьего закона”, делились на пивоваровцев, олейниковцев, упоровцев и других. Сюда не относились трюмленые воры, которые ни к кому не присоединялись, а “сучий закон” трактовали как кому выгодно. Поэтому антагонизм среди различных групп “сук” возникал повсеместно. Как правило, он кончался открытой борьбой за тёплые места во внутрилагерном руководстве».

Однако чем дальше, тем больше «сучню» начинала опьянять власть. И это обстоятельство в конце концов сыграло против отступников…

Итак, в начале «сучьей войны» воровской мир понёс серьёзные потери. И прежде всего потому, что «сучью идею» поддержало гулаговское начальство. Казалось, что «суки» легко одержат верх над блатными. Тем более что в число «ссученных» в результате «гнуловок» и «трюмиловок» стали входить не только бывшие блатные вояки, но и сотни «честняг», которые предпочли жизнь смерти за идею. Однако и воровской мир не дремал. В конце концов, при любых раскладах численное превосходство блатных над «суками» было слишком велико. Поколебать его не могли даже «трюмиловки». Через пересыльные тюрьмы шли многотысячные этапы, и «сучьим» гастролёрам не под силу было обработать их. В лучшем случае из этапа на их долю выпадало несколько камер. Остальные же воры успешно добирались до лагерей. А тут дело принимало другой оборот. В лагере «законники» могли вооружиться как следует и дать отпор даже в том случае, когда начальству удавалось оставить их в меньшинстве и нагнать в зону «ссученных». «Суки» в лагерях встретили жестокое сопротивление. Но всё равно в течение 1947–1948 годов Дальний Восток и Колыма, в основном служившие полигоном для обкатывания «сучьего закона», находились под влиянием «блядей» и «отколовшихся». Гулаговскому начальству удавалось обеспечивать для них благоприятные условия, в которых можно было безопасно «гнуть» воров.

Переломной оказалась весна 1949 года, когда с открытием навигации на Колыму потекли новые этапы с материка. Указ «четыре шестых» сработал на воровской мир: в Колымский край пошли пароходы Дальстроя, под завязку набитые цветом блатного мира! Послевоенное советское общество основательно занялось чисткой своих городов и весей. Как пишет Шаламов, уже в 1948 году в результате резни воров и «сук» цифра «архива № 3» (умершие) резко подскочила вверх, «чуть не достигая рекордных высот 1938 года, когда “троцкистов” расстреливали целыми бригадами». «Суки» и воры, попадая на одну командировку, с ходу хватались за «пики» и дрыны и бросались друг на друга. Кровь лилась рекой. Под горячую руку попадали все, без разбора, в том числе арестанты, не имевшие отношения ни к ворам, ни к «сукам». Человеческая жизнь вообще перестала что-либо стоить. Ким Пархоменко, один из тогдашних арестантов, вспоминает: «До сих пор помню состояние бессилия, которое испытывал, когда вечером после работы лагерную тишину вдруг разрывал истошный крик и очередная жертва беспредела валилась на землю с распоротым животом. Расправы в лагере в те времена были делом обычным и с каждым годом приобретали всё более внушительные размеры».

На это же обстоятельство указывает и Шаламов: «Поднаторев в кровавых расправах (а смертной казни не было в те времена для лагерных убийц) — и “суки”, и блатные стали применять ножи по любому поводу, вовсе не имеющему отношения к “сучьей войне”. Показалось, что повар налил супу мало или жидко — повару в бок запускается кинжал, и повар отдаёт богу душу. Врач не освободил от работы — и врачу на шею заматывают полотенце и душат его».

С прибытием новых блатных этапов война вспыхнула с особой жестокостью. Лагерное начальство схватилось за голову. О политике невмешательства не могло быть и речи. Перепуганные начальники попытались изолировать «сук» и воров друг от друга. Сначала в пределах одного лагеря стали создаваться отдельные воровские и «сучьи» зоны. Бесполезно! Тогда стали закреплять за «ссученными» и «честняками» отдельные прииски. Но обе стороны создавали «летучие отряды» для нападений на места обитания противника! В конце концов за ворами и «суками» стали закреплять целые приисковые управления, объединявшие в себе несколько приисков. Так, всё Западное управление Колымы с больницами, тюрьмами, лагерями досталось «сукам», Северное — ворам. Подобное же разделение стало характерно и для лагерей остальной части Союза.