Александр Колпакиди - Двойной заговор. Сталин и Гитлер: несостоявшиеся путчи [с иллюстрациями]

В начале мая Политбюро пошло еще на один странный с точки зрения практической пользы, но очень показательный — имеющий глаза, да увидит! — шаг. В округах, флотах, армиях возрождались военные советы (в составе командующего и двоих членов совета), во всех воинских частях, начиная с полка и выше, введены должности комиссаров. Это было фактически ликвидацией единоначалия в Красной Армии. Теперь командиры не могли сами, в одиночку принимать решения. До сих пор нечто подобное существовало только в годы гражданской войны. Тогда комиссары были надсмотрщиками над ненадежными кадровыми офицерами. За кем должны были они присматривать теперь? Если репрессии были просто репрессиями, если заговора не было, то к чему возвращать комиссаров? Какой смысл подрывать боеспособность армии накануне войны? А вот если заговор был, то эта мера представляется не просто оправданной — необходимой. Кстати, об отмене и возврате комиссарства наша общеупотребительная история упоминает очень мало и глухо.

Но продолжим хронику.

6 мая арестован бывший начальник ПВО РККА, комбриг запаса М. Медведев. Он дал показания на нескольких работников ПВО.

8 мая Медведев дал показания на заместителя командующего войсками Московского военного округа Б. М. Фельдмана как на главу «троцкистской военной организации».

10 мая. Медведев дал показания на Тухачевского, Якира, Путну, Примакова, Корка.

Только в начале мая заговорил Примаков, при очень странных обстоятельствах. До сих пор он стойко выдерживал допросы. И тогда его вызвали на Политбюро, но и там он не признавал своей вины. Тогда Сталин сказал ему: «Примаков — трус, запираться в таком деле — трусость». После этого Примаков написал заявление, в котором выразил готовность давать показания. Как он сам пишет: «В течение десяти месяцев я запирался перед следствием… и в этом запирательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро перед т. Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину. Тов. Сталин правильно сказал, что „Примаков — трус, запираться в таком деле — это трусость“. Действительно, с моей стороны это была трусость и ложный стыд за обман. Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1930 г., я связался с Дрейцером и Шмидтом, а через Дрейцера и Путну с Мрачковским и начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полное показание». Трудно поверить, что его обвинили в трусости, и он вот так взял и устыдился. Вопрос: почему на самом деле вдруг «раскололся» упорный комкор?

14 мая. Примаков дает показания. В качестве соучастника он называет Якира, которого заговорщики собирались поставить на пост наркома обороны вместо Ворошилова, и называет несколько имен. Спустя неделю он говорит, что во главе заговора стоял Тухачевский, что он был связан с Троцким, а потом называет еще имена сорока видных военных.

Примерно в те же дни Путна показал, что передавал Тухачевскому письма от Троцкого, и что Тухачевский сказал Путне, что «Троцкий может на него рассчитывать». Также Путна назвал многих участников заговора.

14 мая. Арестован Корк.

15 мая. Фельдман выразил готовность давать показания.

16 мая. Корк начинает давать показания. Он сообщил, что военная организация правых (включавшая троцкистскую группу под руководством Путны, Примакова и Туровского) была частью более крупной организации правых, в которую его вовлек Енукидзе. Основной задачей группы был военный переворот в Кремле. Во главе военной организации стоял штаб переворота, в который входили Корк, Тухачевский и Путна.

19 мая. Фельдман дает показания, правда, попросив предварительно ознакомить его с показаниями других арестованных. Он называет имена более 40 командиров и политработников, в том числе Шапошникова, Гамарника, Дыбенко и др.

Из членов Политбюро с материалами следствия были знакомы только Сталин, Молотов, Каганович и Ворошилов. После получения показаний Корка и Фельдмана о подготовке военного переворота они дали санкцию на арест Тухачевского.

22 мая. Арест Тухачевского. 25 мая он был доставлен в Москву во внутреннюю тюрьму НКВД. Уже 26 мая он пишет: «…Заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его… Основание заговора относится к 1932 году». Заговорил на первом же допросе!

22 мая. Арест Эйдемана. 25 мая он написал заявление на имя Ежова, в котором сообщал о согласии помочь следствию в раскрытии преступления.

28 мая. Арест Якира. 31 мая он подписывает заявление: «Я хочу… помочь ускорить следствие, рассказать все о заговоре и заслужить право на то, что Советское правительство поверит в мое полное разоружение».

29 мая. Арест Уборевича.

30 мая. От работы в Наркомате обороны отстранен начальник Политуправления РККА Я. Б. Гамарник.

31 мая. Самоубийство Гамарника.

Нет никаких сомнений, что на допросах арестованных били. И все-таки — почему они так легко давали показания, эти генералы и маршалы?! Один день, два дня, три дня — и высокопоставленные военные, те самые «люди исключительного мужества», которыми так восхищался Кривицкий, подписывают любые протоколы. Принято думать, что признаваться им было не в чем, что они были чисты, как стеклышко, и показания подписывали только под пытками или в надежде сохранить жизнь.

(Хоть бы подумали господа реабилитаторы, с таким надрывом говорящие о замученных генералах, кем они выставляют перед нами этих здоровых мужиков в форме, пример, опору и надежду державы. Спроси у любого офицера, кем он предпочтет прослыть — заговорщиком или трусом? И если они невиновны, то, может быть, и лучше для нашей армии, что она лишилась таких полководцев? Может ли быть сильной армия, руководимая слабодушными военачальниками?)

И все же — почему они признавались? Давайте вспомним еще двоих репрессированных военачальников. В то же время были арестованы комдив Рокоссовский и комбриг Горбатов. Их тоже допрашивали следователи НКВД, надо думать, в том же режиме, что и прочих. Ни тот, ни другой ни в чем не признались. Оба были освобождены. Блюхер не сказал ни слова и так и погиб на допросе. Подобную стойкость проявляли и другие арестованные, в том числе и женщины, и подростки. После войны, например, следствие по делу Еврейского антифашистского комитета шло четыре года. Подследственными были представители интеллигенции — не самые стойкие на земле люди. И все равно: те, кто давал показания, давали их после многомесячных допросов. Некоторые так и не признали за собой никакой вины.

Это просто нереально — в такие короткие сроки довести такое количество людей до состояния, в котором они покорно подписывают любые поклепы на себя и других. Какие только объяснения ни придумывали, чтобы оправдать удивительную нестойкость генералов.