Александр Колпакиди - Двойной заговор. Сталин и Гитлер: несостоявшиеся путчи [с иллюстрациями]

В середине июля в Москву для переследствия привезли из политизолятора Зиновьева и Каменева. Писатель Вадим Роговин приводит факты, касающиеся поведения старых большевиков по отношению как к Сталину, так и друг к другу. Это трудно читать, но не из-за жалости, не из-за сочувствия к арестованным, а совсем по другим причинам…

Зиновьев пишет Сталину: «В моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом…»

Т. Глебова, жена Каменева, пишет ему в тюрьму и среди прочего рассказывает, что их семилетний сын, найдя игру, подаренную ему Зиновьевым, «буквально затрясся и побледнел: „Я выброшу ее, ведь ее подарил мне ненавистный человек“». Каменев в ответ пишет, что Зиновьев и его жена «для меня мертвые люди, как и для Волика, они мне „ненавистны“, и, вероятно, с большим основанием». Поскольку письма подлежали обязательному прочтению тюремщиками, неужели не ясно, для чего это все писалось?

Зиновьев и Каменев были основными фигурами на состоявшемся летом «Процессе 16-ти». Первая группа подсудимых включала одиннадцать старых большевиков, участвовавших в 1926―1927 годах в «объединенном оппозиционном блоке». Вторая — пятерых эмигрантов — молодых членов Германской компартии. Пятнадцать из них получили смертный приговор. «Демократическая общественность» и интеллигенция всего мира ломали головы над тем, как относиться к процессам, строя всевозможные догадки по поводу того, чем они были вызваны, как их понимать, что за ними стоит, имеет ли ко всему этому отношение Троцкий и пр. Сам Троцкий назвал процесс «величайшей фальшивкой в политической истории мира». А самое простое толкование происходящему дала итальянская фашистская газета «Мессаджеро»: «Старая гвардия Ленина расстреляна… Сталин был реалистом, и то, что его противники считали изменой идеалу, было только необходимой и неминуемой уступкой логике и жизни… Абстрактной программе всеобщей революции он противопоставляет пятилетку, создание армии, экономику, которая не отрицает индивидуума… Это было неминуемо — полиция вскрыла заговор и действовала силой, требуемой общественной безопасностью». Интересно, кто прав — Троцкий или итальянцы?

А самой омерзительной стороной процесса стала реакция на него бывших товарищей подсудимых по партии. Нет, не Сталина и сталинистов, а недавних троцкистов, таких, как Пятаков и Радек. «После чистого, свежего воздуха, которым дышит наша прекрасная, цветущая социалистическая страна, — писал Пятаков, — вдруг потянуло отвратительным смрадом мертвецкой. Люди, которые уже давно стали политическими трупами, разлагаясь и догнивая, отравляют воздух вокруг себя… Это люди, потерявшие последние черты человеческого облика. Их надо уничтожать, как падаль, заражающую чистый, бодрый воздух советской страны…» «Из зала суда… несет на весь мир трупным смрадом. Люди, поднявшие оружие против жизни любимых вождей пролетариата, должны уплатить головой за свою безмерную вину» — это уже Радек. Эти двое вскоре стали ключевыми фигурами следующего процесса.

Не стоит забывать, что в начале 30-х годов в тюрьмах, ссылках и под надзором находилось свыше 7 тысяч приверженцев левой оппозиции — непримиримых троцкистов. Самые активные и опасные из них содержались в политизоляторах. До середины 30-х годов политизолятор был своеобразным тюремным парламентом. Кроме троцкистов, там находились бывшие члены других партий — эсеры, меньшевики, анархисты и пр. Все они сидели «по фракциям», имели старост, содержались в хороших условиях, даже могли пользоваться библиотекой. Они выпускали рукописные журналы и устраивали политические дискуссии по вопросам внутренней и международной политики куда свободней, чем на воле. В политизоляторах формировалось новое поколение противников Сталина, проходили выучку молодые оппозиционеры, арестованные из «сочувствующих» и многие случайно заметенные метлой ОГПУ люди. Однако постепенно «тюремной демократии» приходил конец. Пресс нарастал. Если узник отказывался подать заявление о капитуляции, ему прибавляли срок тюрьмы или ссылки, направляли в район с худшим климатом.

Несмотря на репрессии, в 30-е годы ряды троцкистов не только не редели, но, наоборот, росли. И. Дойчер, биограф Троцкого, на основании многочисленных источников писал: «С 1934 года троцкизм, казалось, был полностью ликвидирован. Однако через два или три года Сталин боялся его, как никогда. Парадоксально, но великие чистки и массовые ссылки, последовавшие за убийством Кирова, дали новую жизнь троцкизму. К ним присоединилась масса капитулянтов, которые печально размышляли, что события сложились бы по-иному, если бы они держались вместе с троцкистами. Оппозиционеры молодого поколения, комсомольцы, поднявшиеся против Сталина много позднее сокрушения троцкизма, „уклонисты“ всех цветов и оттенков, обычные рабочие, сосланные за пустяковые нарушения трудовой дисциплины, недовольные ворчуны, которые начинали думать политически только за колючей проволокой, — все они составили громадную новую аудиторию для троцкистских ветеранов… Лагеря вновь становились школами оппозиции, где наставниками выступали троцкисты. Они своим вызывающим, часто героическим поведением вдохновляли на сопротивление других. Хорошо организованные, дисциплинированные и политически подготовленные, они были подлинной элитой громадной части нации, брошенной за колючую проволоку». Надо, конечно, сделать поправку на личность автора, апологета троцкизма… но картинка все равно впечатляет.

Кстати, ни одного из старых троцкистов не удалось вывести на процессы 1936―1938 годов, хотя у Сталина были планы подготовки процесса «троцкистско-зиновьевского центра». В 1936 году из ссылок, тюрем и лагерей в Москву было доставлено около трехсот оппозиционеров. Однако ни один из них на открытый процесс не вышел.

Французский писатель Виктор Серж, сам несколько лет пробывший в лагерях, в своем романе «Полночь века», описывая жизнь арестованных, говорит о превосходной организованности троцкистского подполья, о том, что троцкисты, сидевшие в разных уголках страны, вели между собой нелегальную почтовую переписку.

В 1936―1937 годах сидевшие на Колыме троцкисты организовывали забастовки, распространяли прокламации с требованием освобождения, свободы передвижения, изменения рациона.

Выступления завершились объявлением массовых голодовок и возведением в бараках баррикад. Организаторы этих выступлений были осуждены и расстреляны, а режим, как и следовало ожидать, ужесточили.