Александр Колпакиди - Двойной заговор. Сталин и Гитлер: несостоявшиеся путчи [с иллюстрациями]

На 1 января 1934 года в лагерях ГУЛАГа сидело 510,3 тыс. человек (из них 135,2 «политических»). На 1 января 1935 года — 725,5 тыс. (118,3 тыс.); на 1 января 1936 года — 839,4 тыс. (105,4 тыс.) и на 1 января 1937 года — 820,9 тыс. (104,8 тыс.). Изменился и состав политзаключенных. В начале 30-х годов это были в основном, участники «кулацких» восстаний. Затем их сменили оппозиционеры, реальные и вымышленные.

Кроме общепринятых версий о глубинных причинах «большой чистки» (точнее, об отсутствии этих самых глубинных причин, ибо оба объяснения — как то, что все репрессированные были сплошь «врагами народа», повинными в преступлениях против конкретных статей Уголовного кодекса, так и то, что все объясняется чисто сталинской злой волей, чрезвычайно поверхностны), так вот, кроме общепринятых версий в последнее время формируется еще одна. Как убийство Кирова послужило спусковым крючком для репрессий по отношению к людям, ни к какому Николаеву никогда отношения не имевшим, зато имевшим отношение к оппозиции, так и военный заговор, который мог быть вполне реальным, послужил поводом «разобраться» с людьми, которые к тому времени стали серьезной помехой в государственном строительстве. Что же это было за строительство и что это были за люди?

Наиболее полно, как мы считаем, эти идеи, которые буквально носятся в воздухе, сформулировал и изложил русский современный историк Вадим Кожинов в своей книге «Россия. Век XX. 1901―1939». Он считает, что причиной, почему все было именно так, а не иначе послужили в основном два фактора. Первый из них — объективная необходимость изменения внутренней политики.

Близилась война. И чем больше она нависала над порогом, тем очевидней становилось, что большевистская, интернациональная идеология неспособна сплотить людей, что они не пойдут в бой «за власть Советов». Надо было искать другие идеи, другие слова. И Сталин, со свойственным ему умением быстро принимать решения и претворять их в жизнь, нашел эту идеологию, чем до глубины души возмутил старых революционеров и в первую очередь Льва Давыдовича Троцкого. В книге «Преданная революция» последний обличает правительство СССР ни больше ни меньше, чем в предательстве идеалов революции. «Вчерашние классовые враги успешно ассимилируются советским обществом… Правительство приступило к отмене ограничений, связанных с социальным происхождением!.. Торжественная реабилитация семьи, происходящая одновременно — какое провиденциальное совпадение! — с реабилитацией рубля… Трудно измерить глазом размах отступления… Азбука коммунизма объявлена „левацким загибом“… Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали». (Имеется в виду возврат к основным принципам семейной жизни. — Авт. ) Все, все вызывает вполне справедливое возмущение «демона революции». Ослабла антирелигиозная кампания. Возрождаются старые воинские звания. И так далее, и так далее. Изменения в стране Троцкий характеризует как контрреволюционные. И что интересно, того же мнения придерживается человек совсем другого лагеря русский мыслитель эмигрант Георгий Федотов, который тоже определяет перемены как «контрреволюцию сверху».

Во множестве примет видит Кожинов эту самую «контрреволюцию сверху». В запрете пьески Демьяна Бедного «Богатыри», где оный поэт задирает ножку на русскую историю. В новых фильмах. В отмене социальных ограничений. В разрешении елок. А причины тому были сугубо прагматические, ибо все революционное, большевистское, интернациональное к тому времени стало мешать государственному строительству. Да, люди приспособились жить с новыми идеями, но кто сказал, что они станут за эти идеи умирать?

Итак, поворот во внутренней политике СССР, начавшийся в 1934 году, Вадим Кожинов определил как контрреволюционный. Новой идеологией должен был стать патриотизм, в первую очередь великодержавный русский патриотизм, естественный для народа, органичный, потребность в котором к тому времени вызрела в толще народных масс. Тот же Троцкий в своем дневнике писал: «…Тот результат, который зеваки и глупцы приписывают личной силе Сталина, по крайней мере, его необыкновенной хитрости, был заложен глубоко в динамику исторических сил. Сталин явился лишь полубессознательным выражением второй главы революции, ее похмелья».

Кто не верит, пусть посмотрит по сторонам. Как телеканалы, чуткие к конъюнктуре, наперебой транслируют старые фильмы. Какой успех получила непритязательная картина «Любить по-русски». Пусть поговорит с простыми людьми — рабочими, торговцами, прохожими, — что они думают о Сталине, о демократии, о патриотизме и мировом сообществе, о текущей политике. Пусть проследит, как чувство национального унижения находит выход в возрождении все того же великодержавного патриотизма. Как на выборах многочисленные кандидаты пытаются прокатиться на этой волне. Кто лучше всех оседлает ее — станет президентом…

Но что, в таком случае, делать с наследством революции, со старыми большевиками и героями братоубийственной войны, коллективизаторами и чекистами? Вообще с разрушителями, к типу которых принадлежала большая часть революционеров?

Изменение идеологии — это, по Кожинову, один фактор. Другой — то, что и сталинские кадры были тоже наследством революции, ее воспитанниками. А все правительства всех революций отличались крайней жестокостью. Из крупных революционных деятелей Сталин был самым мягким и самым некровожадным, но по меркам обычного времени он был все равно очень жесток. (Впрочем, по меркам обычного времени очень жесток был и доставшийся ему народ.) Потому-то он без единой нравственной судороги, холодно и расчетливо использовал «заговор оппозиции», чтобы вычистить из государственного аппарата, армии и вообще отовсюду, откуда можно, революционеров, то есть разрушителей. Потому-то и обрушились репрессии, прежде всего, на коммунистов. И тот пир хищников, в ходе которого они сами себя уничтожали, когда Пятаков требовал казни Зиновьева и Бухарин казни Пятакова, когда вчерашние судьи завтра оказывались подсудимыми, все это глубоко закономерно. Это психология революционера.

Кожинов провел очень простые и интересные подсчеты. Он пишет: «Рассмотрим… совершившиеся с 1934 по 1939 год изменения в численности членов ВКП(б). В январе 1934 года в ней состояло 1 млн. 874 тыс. 488 членов и 935 тыс. 298 кандидатов в члены, которые к 1939 году должны были бы стать полноправными членами, — и численность таковых составила бы около 2,8 млн. человек. Так, в июне 1930-го имелось 1 млн. 260 тыс. 874 члена ВКП(б) и 711 тыс. 609 кандидатов, то есть в целом 1 млн. 972 тыс. 483 человека, почти столько же, сколько в январе 1934-го стало полноправных членов (как уж сказано — 1 млн. 874 тыс. 488).