Александр Колпакиди - Двойной заговор. Сталин и Гитлер: несостоявшиеся путчи [с иллюстрациями]

Были и еще предупреждения. Например, у Назыма Якупова в его «Трагедии полководцев», книге вполне правоверно-реабилитаторской, просочился такой интересный факт: «…в секретном письме начальника военно-учебных заведений Киевского военного округа И. Д. Капуловского Маршалу Советского Союза А. И. Егорову, который передал его Ворошилову, было написано, что уже в 1935 г. автор письма в разговорах с сослуживцами говорил: „…к Якиру и Гамарнику и их компании надо присматриваться“. Капуловский сообщал, что Якир и Гамарник, узнав об этих разговорах, преследовали его. В начале марта 1937 года Капуловский начал добиваться, чтобы его принял Ворошилов и выслушал наедине. 10 марта 1937 года их встреча состоялась. Посетитель сообщил наркому, что подозревает Якира и Гамарника в троцкистской работе».

Видите, какой интересный факт. Однако немножко не вяжется: человек приезжает из Киева, добивается личного свидания с наркомом наедине… для чего? Чтобы сообщить ему о своих подозрениях? Только-то? Позвольте не поверить. Так сообщают об исключительно важных вещах, которые знают достоверно.

Итак, как мы видим, недостатка в предупреждениях не было. Почему же, в таком случае, не пойти самым простым путем? Ведь у нас существовало такое всемогущее и страшное ведомство, как НКВД. Почему на этих людей не были обычным порядком заведены дела? Да потому, что в самом чекистском ведомстве все было не так уж хорошо, как представляется нам по пламенным строкам публицистов и романам Оруэлла. В ОГПУ — НКВД работали те же люди, что и везде, и там тоже кадры решали все, и кадры эти были не лучше, чем везде, а хуже, ибо возможность властвовать над людьми бесконтрольно и безответственно неудержимо, как магнит железные опилки, тянет к себе всякую сволочь. Сволочи было выше крыши в ЧК, ее стало еще больше в ОГПУ и уже совсем не в меру — в НКВД…

Да, но если все было так, то почему вплоть до 1936 года правительство ничего не предпринимало? Что это за странная склонность к жизни на вулкане? Вроде бы «вождь и учитель» и его Политбюро никогда не были замечены в склонности к самоубийству. Так почему же меры по сведениям, регулярно поступавшим из разных источников, были приняты лишь в 1936 году? Эта не совсем понятная задержка интерпретируется как еще одно доказательство дьявольского сталинского умысла: убить всех по четко продуманному плану, всех в свою очередь. Мы опять-таки предлагаем более простую версию событий. Если вынести «изуверские планы» за скобки, то у нас остается все-таки еще несколько соображений.

Во-первых, любой глава государства, даже гениальнейший из гениальных, все равно знает не более того, что ему докладывают. А любое сообщение, прежде чем лечь на высокий начальственный стол, проходит несколько фильтров на разных уровнях. И если хоть на одном из этих уровней сидит человек, который, получив информацию, ругается и кидает ее в корзину, то эти сведения «наверх» не попадут никогда. А значит, и меры по ним приняты не будут.

А во-вторых… Резать мясо можно, если у тебя есть нож, причем острый нож. Рубить дерево — если есть топор. Для того чтобы «принимать меры», тоже нужен соответствующий инструмент. А было ли ОГПУ — НКВД добериевского образца таким инструментом — это еще очень большой вопрос…

Сейчас, пусть пока очень робко, но начинает развеиваться и этот миф — миф об НКВД как едином послушном высшей воле инструменте, сталинском топоре или сталинском скальпеле, как угодно, — но инструменте. На самом деле, как и вся партия, всемогущий наркомат был конгломератом противоборствующих группировок, имел внутри себя все разновидности людей образца 30-х годов — от упертых сталинистов до непримиримых троцкистов и от честных служак до совершенно уникальной сволочи. Кроме того, в органах всегда шла незаметная постороннему взгляду, но весьма активная борьба за власть в аппарате. Так что деление всех работников ведомства на палачей и честных чекистов, конечно же, верно, но однобоко. Нельзя сказать, что, например, сторонники Ягоды или Ежова были палачами, а противники — честными. И те, и другие присутствовали во всех кланах. Однако тенденции были неутешительными.

Для любого ведомства естественна борьба за места и влияние. Но в ОГПУ она усугублялась еще и тем, что управление с самого начала было как бы «без головы». Там долгие годы не было сильного руководителя, способного задавить все склоки и заставить склочников работать в одной упряжке. Вплоть до прихода к руководству НКВД Берии ни один из руководителей органов государственной безопасности не отвечал всем требованиям, предъявляемым к работнику такого уровня.

Это происходило по разным причинам. Дзержинский был очень сильным человеком, но он взвалил на себя кучу самых разных должностей и поручений (пожалуй, это был самый загруженный работой человек в стране) и оставил ВЧК на попечение своих заместителей. Его преемник, Менжинский, непрерывно болел (пожалуй, это был самый больной человек в руководстве), и на то, чтобы в полной мере руководить вверенным ему ведомством, у него просто не хватало сил. Ягода — хороший организатор, однако плохой оперативник, без авторитета даже среди ближайшего окружения, да и сам какой-то блеклый, невзрачный человек. Язвительный Троцкий характеризовал его так: «Ягода был очень точен, чрезмерно почтителен и совершенно безличен. Худой, с землистым цветом лица (он страдал туберкулезом), с коротко подстриженными усиками, в военном френче, он производил впечатление усердного ничтожества». Как многие невзрачные и отягощенные комплексами люди, он питал какую-то болезненную страсть к всему огромному — огромным проектам, огромным стройкам. Под его руководством, например, строились Беломорско-Балтийский канал и канал Москва — Волга.

Вот что рассказывает о нем единственный мемуарист, писавший на эту тему, бывший чекист Михаил Шрейдер. «По натуре Ягода был невероятно высокомерен и тщеславен… В обращении с подчиненными отличался грубостью, терпеть не мог никаких возражений и далеко не всегда был справедлив, зато обожал подхалимов и любимчиков вроде Фриновского, Погребинского, а позднее — Буланова. С неугодными же работниками Ягода расправлялся круто, засылая их куда-нибудь в глушь, а то и вовсе увольняя из органов. Естественно, что все эти отрицательные стороны характера Ягоды в первые годы его работы в ВЧК — ОГПУ были известны далеко не всем, но после смерти Дзержинского и по мере усугубления болезни Менжинского он все более распоясывался.

Большинству оперативных работников ОГПУ конца 20-х так или иначе становилось известно об устраиваемых на квартире Ягоды шикарных обедах и ужинах, где он, окруженный своими любимчиками, упивался своей всевозрастающей славой… Помню, как 20 декабря 1927 года, когда отмечалось десятилетие ВЧК — ОГПУ, Ягода с группой приближенных наносил эффектные 10―15-минутные визиты в лучшие рестораны, где были устроены торжественные ужины для сотрудников различных управлений и отделов ОГПУ… Апофеозом этих визитов в каждом случае было чтение сотрудником Особого отдела ОГПУ Семеном Арнольдовым плохоньких виршей с неуемным восхвалением Ягоды, где он фигурировал как „великий чекист“. Последнее обстоятельство особенно интересно, потому что тогда даже в отношении Сталина никто таких прилагательных не употреблял».