Персиваль Элгуд - Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Но так или иначе александрийские ученые принесли пользу научному миру, усовершенствовав технику стихосложения, историописания и возродив интерес к литературным шедеврам. Без энтузиазма и богатой казны Филадельфа все это было бы невозможно. За пределами Египта пошли слухи о том, что в Александрии есть покупатель, готовый приобрести любой текст, и торговцы из Афин и Вавилона поспешили занять этот рынок, привезя в столицу Египта свои сокровища.

Снова и снова сделки заключались без участия руководителя библиотеки Зенодота, опять и опять в библиотеке оказывались некачественные копии текстов. Но подобные случаи не заставили Зенодота впасть в уныние и не остудили его пыл. Возможно, он считал, что если достать оригиналы невозможно, то сойдут списки, как хорошие, так и плохие. Короче говоря, создание библиотеки способствовало душевному подъему, принесшему значительную пользу последующим поколениям. Находясь в ней, ученый, обладающий критическим мышлением, мог очистить тот или иной текст от ошибок и исправлений, сделанных предыдущими переписчиками. Но ее недостатком стало поощрение плагиата, являющегося порочным побочным эффектом активного чтения. Плагиат получил широкое распространение, и честолюбивые философы и поэты не испытывали чувства вины, присваивая идеи и стихотворные размеры, созданные их умершими предшественниками, и выдавая их за свои. Разоблачение этих людей не пугало, и мораль, связанная с литературой, пала в Александрии так низко, что критики, анализировавшие новые работы, считали это преступление простительным.

Несомненно, имели место случаи, когда один из судей выступал против данной практики, подобно юному Аристофану, осмелившемуся сделать это во время проводившегося в театре соревнования на лучшую оду в честь Диониса. Судьей его избрали благодаря случайности: не пришел один из членов коллегии, и охваченные нетерпением зрители пригласили Аристофана занять его место. Поэты читали свои оды, и зрители активно аплодировали до тех пор, пока не пришла очередь последнего из соперников. Его выступление не понравилось публике – зрители со злостью поднялись со своих скамей и освистали несчастного человека, стоявшего на сцене. Затем, ко всеобщему удивлению, выяснилось, что Аристофан громко аплодирует. Когда его попросили объясниться, у него хватило смелости для того, чтобы сказать: «Соглашусь, что стихотворный размер отвратителен, а задумка автора недостойна. Но они самобытны, в то время как его соперники позаимствовали свои идеи и стихотворные размеры у других».

Перед Зенодотом стояла очень сложная задача. Он должен был тщательно изучить полмиллиона свитков, оставляя оригиналы в библиотеке и передавая хорошие списки в Малую библиотеку, и найти ученых, достаточно хорошо знающих греческий язык для того, чтобы перевести на него работы, написанные на древнеегипетском, персидском и иврите. Сначала свитки с текстами делили на «простые и разделенные», которые оказалось около 90 тысяч и среди которых были оригинальные сочинения, или свитки с одним произведением одного автора, и «смешанные» (примерно 40 тысяч свитков), представляющие собой копии текстов, или свитки, содержащие несколько произведений разных авторов.

Одновременно с этим Зенодот сопоставлял поэтические труды, а также драматургические произведения Ликофрона с Эвбеи и Александра Этолийского. Все трое были выдающимися критиками и писателями, входили в Плеяду – в число семерых наиболее выдающихся александрийских литераторов. Зенодот считался прекрасным специалистом по поэмам Гомера – он убирал из них бессмысленные повторы и разъяснял отдельные фрагменты текста. У него были свои недоброжелатели – коллеги, считавшие любое толкование сочинений Гомера дерзостью. Одним из них был философ Тимон. Когда его спросили, какой из свитков с поэмами Гомера из хранящихся в Большой библиотеке он считает лучшим, философ ответил: «Тот, который меньше всего подвергся изменениям». Рядом с Зенодотом всегда пребывал Каллимах Киренский, методично, хотя и без критического подхода, оценивавший каждый свиток. Он оказался прекрасным приобретением: он очень хорошо относился к людям и нуждался в деньгах, а концы с концами Каллимах сводил, преподавая в небольшой школе в пригороде Александрии Элевсине, где его и нашел Зенодот. Он составил каталог, в котором свитки с текстами были разделены на шесть типов, что позволяло с легкостью найти сочинения определенного автора. Под именем каждого из них Каллимах указывал, где тот получил образование, и приводил общее количество строк, содержащихся в соответствующем произведении.

Лишь несколько ученых из всего множества тех, кто пользовался покровительством Филадельфа, сумели избежать забвения. К их числу относятся поэты Феокрит и Каллимах, историки Манефон, Каллисфен и Петосирис, философы Колот и Менедем, географы Ктесий и Страбон, астрономы Арат, Аристарх и Антилл, механики Герон и Филон. Это совсем немного, даже если вспомнить врача Аполлодора, художницу Елену, ритора Сосибия и, возможно, переводчиков Ветхого Завета, имена которых до нашего времени не сохранились.

Особое место в этой группе избранных занимал Феокрит из Сиракуз, приехавший в Александрию в 273 г. до н. э. Именно там он сочинял свои идиллии, превозносил простую сельскую жизнь, восхвалял любовь Титира к Амариллис и дружбу Дамета и Дафниса, пересказывал разговор Батта с Коридоном, описывал красоту Евники. Возможно, что-то он позаимствовал у Филета, но его стихи всегда оставались нетривиальными и самобытными. «Никогда не притязал я на какую-либо музу, за исключением своей собственной», – утверждал он, и слова эти были искренними, ибо он создал жанр буколической поэзии, в котором впоследствии работал Вергилий, многое взявший у Феокрита, но в то же время превзошедший его. Сочинения Феокрита действительно гениальны, и ни один подражатель не способен с ним тягаться. В них нет деланости, подчеркивается необходимость свободно выбирать диалект и стихотворный размер, лучше всего подходящие к замыслу, они полны живого юмора и глубочайшего сочувствия к хрупкости человека.

На следующей ступени стоит Каллимах Киренский, менее самобытные и образные произведения которого все же стали образцами для Овидия и Катулла. Его отношения с Феокритом для нас малопонятны. В одной из своих эпиграмм он пишет:

Смуглый меня Феокрит ненавидит… Четырежды, Отче Зевс, ненавидь ты его… Если полюбит – люби! [23] Перевод Ю. Голубец.

Но, судя по всему, этим двум поэтам часто был свойствен одинаковый ход мыслей. Оба они считали, что «длинная работа – великое зло», что дни нескончаемого эпоса, основанного на мифах, сочтены; оба были весьма плодовитыми авторами и с поразительной легкостью сочиняли гимны, элегии, эпиграммы и трактаты. Поэтические сочинения Каллимаха частично дошли до нашего времени, но его проза не сохранилась. Ничего не осталось от его каталога – истинной энциклопедии по истории древнегреческой литературы. Та же печальная судьба постигла и сделанное им описание Мусейона.