Персиваль Элгуд - Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Стремление к знаниям и покровительство ученым, очевидно, несколько изменили характер Эвергета (по крайней мере, привести другие объяснения этой загадочной перемены мы не можем). Своенравный деспот превратился в великодушного правителя, распутник – в добродетельного человека. С тех пор больше всего Эвергет беспокоился о благосостоянии своих подданных и об искоренении злоупотреблений чиновников. Этот старый сластолюбец испытывал новые ощущения, которыми явно наслаждался. Выполнить данную задачу Эвергету помогла унаследованная от предков склонность – каждый Птолемей считал себя выдающимся правителем, а Эвергет уважал семейные традиции.

Делая первый шаг в этом направлении, царь, несомненно, продемонстрировал свою хитрость. От имени «царя Птолемея, царицы Клеопатры-сестры и царицы Клеопатры-жены» он издал манифест, в котором призывал жителей Египта забыть прошлое. По сути, этот документ объявлял широкомасштабную амнистию – соправители прощали «своих подданных за ошибки, преступления, тех, кто был в чем-то обвинен и чье имущество было конфисковано, за исключением совершивших преднамеренное убийство и святотатство». Затем говорилось, что «те, кто прячется из-за кражи или правонарушений, могут вернуться домой и к своим занятиям, а их оставшееся имущество не должно быть продано».

Затем пришла очередь законопослушных жителей Египта. Им простили долги по налогам «зерном и деньгами», за торговлей, которую они вели, больше не следили таможенные чиновники – любители самоуправства, – и они больше не должны были платить таможенные пошлины при передвижении «от одного клочка земли к другому» сверх законных сборов – эта отвратительная государственная монополия была отменена. Храмы, в частности «святилища Исиды и кормовые площадки ибисов и соколов» в Арсиноитском номе, получили особые привилегии. Их долги простили, а о злоупотреблениях жрецов позабыли. «Никто, – говорится в этом документе, – ни под каким предлогом не должен уносить то, что принадлежит богам, или оказывать давление на надзирателей за священными доходами».

В какой-то момент Эвергета стали терзать серьезные сомнения в честности государственных чиновников. «Ни один чиновник, – напоминал он им, – не должен брать с земледельцев и налогоплательщиков ничего для блага «полиции» или представителей государства». Последним запрещалось забирать у земледельцев «царскую землю обманом и обрабатывать ее по своему выбору», заставлять их «работать на себя». Кроме того, они должны были получать от крестьян «гусей, птицу, вино и зерно за определенную плату». Данное предупреждение было сделано очень своевременно. За нарушение указа вышестоящие чины стали подвергать своих подчиненных серьезным наказаниям. «Ты ставишь себя в глупое положение, Дионисий, – писал один вельможа, – рискуя своей, а не моей шеей. Кажется, ты сошел с ума. Если тебе нравится быть пьяным, не думай о завтрашнем дне».

Управлять крестьянами, привыкшими к преувеличениям и интригам, было сложнее. В деревнях редко царил мир – каждый домовладелец вел войну со своим соседом. Страсти накалялись. Показной спор о праве на воду приводил к вражде, а та – к убийствам. Стражи порядка в приступе оптимизма оставили население самостоятельно разбираться со своими противоречиями, и деревни могли опустеть до вмешательства властей. Из-за недостатка тем для разговоров сплетничали в сельской местности редко. Когда людям надоедало говорить о ценах на сельскохозяйственную продукцию, они переходили к беседам о нечистоплотных сборщиках податей и их представителях. Достаточно вспомнить эмоциональное письмо, в котором некий Артемидор, метко названный «ненавидимым богами», и его «коллега» Птолемей обвиняются в том, что они присвоили пять артабов зерна, предназначенных для выплаты подати.

Между человеком и государством шла беспощадная вражда, последствия которой были более чувствительными для первого, чем для второго. Несмотря на указы и упреки, местные власти при отсутствии законных оснований продолжали требовать от крестьян, чтобы те выполняли для них работу, и жители деревень, отказывавшие им в этом, дорого платили за свою неосмотрительность. Всеобщему осуждению, как обычно, подвергался несчастный комарх, аналог современного омды. «Ты определенно единственный человек, не реагирующий на наши настоятельные замечания, – писал одному комарху разъяренный Агафон. – Хотя мы писали тебе и отдавали приказы, ты не обращал на них внимания».

Возможно, этот выговор был заслуженным. Но зачастую чиновники нуждались в защите не в меньшей степени, чем крестьяне. Должности открыто продавались и покупались, и везунчики платили высокую цену за возможность защищать государство. Один деревенский комограмматевс, или писец, зафиксировал, сколько ему пришлось потратить. «За назначение, – обещал он своему начальнику, – я отдам в деревне 50 артабов пшеницы, 10 – чечевицы, 10 – гороха, 10 – смешанного зерна, и Дорион тоже отдаст 50 артабов пшеницы». Несмотря на то что этот человек и его собратья собирались впоследствии компенсировать свои расходы, плата за назначение была только первой из неприятностей, с которыми им прошлось столкнуться. «Как только что-нибудь соберешь, – резко писал представитель местных властей своему подчиненному, – ты не требуешь плату с других. Ты нерадив. Их обеспечение уже давно должно было оказаться здесь и быть продано». В описываемый нами период, как и в правление первого Эвергета, административный аппарат эллинистического Египта, несомненно, нуждался в чистке.

Жизнь горожан была более радостной. Они встречали знакомых в многочисленных сообществах, расплодившихся в хоре. Эти объединения имели скорее общественный, чем политический характер и представляли собой своего рода гильдии или прототипы профсоюзов, члены которых сочетали дела с развлечениями. Благодаря этому люди стали собираться вместе. Велись протоколы, тщательно записывались имена членов и присутствовавших на мероприятии гостей, а также перечислялись их развлечения. Некий Гермий и его друзья из Эль-Хибы (неподалеку от Бени-Суэйфа), возможно служившие возницами и руководившие конюхами, привыкли собираться в комнате для зерна или для упряжи одной из конюшен. Там компания, несомненно, веселилась, наслаждаясь вином (выдержанным мемфисским), игрой Гелланика на флейте и танцами мальчика, облаченного в женские одежды.

Подобные сообщества существовали благодаря взносам, а расходы на собрание делились между членами и гостями. В одном из текстов, сохранившихся до нашего времени, говорится, что для этого требовались три серебряные драхмы на человека, сумма вполне достаточная для слуг, ежемесячный доход которых вряд ли превышал пять драхм.