Гай Аноним - Вокруг Апокалипсиса. Миф и антимиф Средних веков [оптимизированный вариант]

Дело одновременно проще и сложнее. Большинство исследователей биографии Бруно слаженным хором утверждают, что он готовился к некоей миссии, к завершению своих пятнадцатилетних изысканий и выходу на определенный новый уровень, видя себя если не мессией, то пророком и возгласителем «новой эпохи». В январе 1592 года римским папой становится слывший либералом Климент VIII, и с ним Бруно связывает определенные надежды — готовит для нового папы книгу «Семь свободных искусств», желает покаяться и даже снова носить монашеское облачение, но вне доминиканского ордена.

Что это? Прозрение? Осознание заблуждений? Нисколько! Это было ожидание неких «реформ» в его, Бруно, понимании — особенно на фоне сенсационных новостей из Франции о том, что Генрих Наваррский наконец-то одолел католическую Лигу, отвоевал себе корону и готовится перейти в католицизм — Париж, как известно, стоит мессы.

Джордано Бруно полагал, что пришло время глобальных изменений в государственном и церковном устройстве, и ему, выдающемуся магу и провозвестителю древней египетской религии, надлежит сыграть в них важную роль. Ждал «великих преобразований», в частности связывая их с именем короля Наваррского…

Полное отсутствие инстинкта самосохранения и святая уверенность, что в Риме его примут так же, как ранее в протестантских Англии и Германии или католических Париже или Праге, да еще дадут кафедру для проповедей в университете, сыграли с Бруно дурную шутку — такое поведение можно объяснить или гипертрофированным самомнением, которое Ноланцу было свойственно, или мессианским чувством, а скорее всего, сочетанием обоих факторов.

Больше того, Бруно, очевидно, не считал себя еретиком, вовсе наоборот: ему и только ему был открыт немеркнущий свет истины; он сам пишет о себе в третьем лице — «Хотя я и не вижу твоей души, по идущему от нее сиянию я понимаю, что внутри у тебя солнце или даже больший светильник».

По приезде в Италию он сначала живет в Падуе, занимаясь магическими практиками и диктуя трактат «De vinculis in genere», повествующий о магических сцеплениях посредством любви и сексуальности, изучает герметические печати и влияние демонических сил — согласимся, от науки в нашем понимании такие практики весьма далеки. Затем Бруно переезжает в Венецию, в дом Джованни Мочениго, и пытается начать его обучение «искусству памяти».

Палаццо Мочениго в Венеции, где жил Джордано Бруно. Современное фото.

Что же произошло спустя почти два месяца? Почему венецианский аристократ не задумываясь сдал Бруно инквизиции? Окажись приглашение в Венецию заранее подготовленной ловушкой, надо думать, что Ноланца арестовали бы сразу же, а не тянули столько времени, да еще позволив несколько месяцев провести в Падуе.

22 мая 1592 года Мочениго вместе со своим слугой и полудюжиной крепких гондольеров запирает Джордано Бруно на чердаке своего палаццо, а 23 мая за подозреваемым являются стража и отцы-инквизиторы, препровождая его в тюрьму. Новый вопрос: зачем Джованни Мочениго нанял отличавшихся хорошей физической силой гондольеров — чего он опасался? Бруно был худощав и невысок ростом, к чему такие предосторожности?

Ответ, возможно, кроется в словах Мочениго, указавшего в доносе инквизиции, что «счел его [Бруно] одержимым». Судя по многочисленным свидетельствам, неконтролируемые и шокирующие припадки бешенства случались у Ноланца постоянно, причем во время приступов ярости «он говорил ужасные вещи», это не считая несносного конфликтного характера. Добавим сюда запись Рафаэля Эглина из Цюриха, о странной привычке Бруно диктовать тексты стоя на одной ноге, очевидная мания величия, воспоминания очевидцев о лекциях в Оксфорде с их вычурным и малопонятным языком.

Джордж Эббот, впоследствии архиепископ Кентерберийский, так пишет о Бруно:

«…Когда этот итальянский Непоседа, величающий себя Philotheus Iordanus Brunus Nolanus, magis elaborata Theologia Doctor [Филотео Джордано Бруно Ноланец, доктор самой изощренной теологии и т. д.], <���…> посетил наш Университет в году 1583, сердце его горело прославиться посредством какого-то достойного подвига, чтобы стать знаменитым в этом славном месте. Вскоре после нового возвращения, когда он скорее отважно, чем разумно, встал на высочайшем месте нашей лучшей и самой известной школы, засучив рукава, будто какой-то жонглер, и говоря нам много о центре, круге и окружности, он решил среди очень многих других вопросов изложить мнение Коперника, что земля ходит по кругу, а небеса покоятся; хотя на самом деле это его собственная голова шла кругом и его мозги не могли успокоиться. <���…> Если он станет и в третий раз издеваться над собой и своей аудиторией, они тогда поступят как им угодно. И, поскольку Иорданус продолжал оставаться тем же Иорданусом, они велели сообщить ему о своем долготерпении и о страданиях, которые он им доставил, и так, к великой чести этого человечка, положен был этому делу конец».

Эпитеты у достопочтенного Эббота, безусловно, примечательные: «непоседа», «скорее отважно, чем разумно», «жонглер», «голова его шла кругом, а мозги не могли успокоиться», «человечек», «издеваться над собой и аудиторией».

Кстати, именно в этих записях мы встречаем обвинения Бруно в грубейшем плагиате — его якобы оригинальные лекции взяты едва ли не дословно из герметических сочинений Марсилио Фичино. Оксфордские профессора, услышав что-то знакомое, не поленились найти в библиотеке книгу Фичино и уличить «жонглера» — кстати, в данном слове, тогда имевшем значение «шут», «фигляр», наличествует откровенно уничижительный подтекст, да еще и сопряженный с магией: известно, что шуты связаны с дьяволом и хоронят их за оградой кладбища.

Таких свидетельств не одно, не два и не десять. Даже в тюрьме инквизиции у Бруно случаются вспышки гнева, он грозится сжечь тюрьму и разнести ее по камушкам, изрядно стращая сокамерников.

Вывод напрашивается сам собой: Джованни Мочениго, несколько недель наблюдавший Бруно у себя дома, чего-то испугался, причем испугался настолько, что для изоляции постояльца позвал здоровяков-гондольеров и только потом побежал в инквизицию с доносом. Если считать самого Мочениго со слугой, то против тщедушного мага вышли восемь человек — не слишком ли много? Трое, четверо, еще понятно. Но восемь?! А вспомнив слово «одержимость», мы, кажется, нащупываем правильную версию.

В свете того, что мы знаем из воспоминаний современников и собственных записок Бруно, последнего даже «неуравновешенным» назвать трудно. Слишком корректная и расплывчатая формулировка. Сравнивая имеющиеся описания, на ум приходят формулы «истероидная психопатия» или даже «шизотипическое расстройство» с присущим таковому эксцентричным поведением, эмоционально-мыслительными аномалиями, аффектацией, «магическим мышлением», социопатией и невероятной физической силой во время истерических приступов, когда удержать больного становится крайне сложно.