Гай Аноним - Вокруг Апокалипсиса. Миф и антимиф Средних веков [оптимизированный вариант]

Теперь догадайтесь, что это за мистическое знамение.

Верно — гелиоцентрическая концепция Коперника, ясно дающая понять, по мнению Бруно, что свет Древнего Египта возвращается.

Вот такой, с позволения сказать, «ученый».

Можно без обиняков заявить, что на костер Джордано Бруно под руки привели Козимо Медичи, приказавший перевести «Герметический корпус», и интеллектуальная секта флорентийской «Платоновской академии» во главе с Марсилио Фичино, большим поклонником которого Бруно являлся. Герметика и оккультизм становятся его idee fixe до конца жизни, без них не обходится ни одно сочинение. Причем если Фичино пытался криво-косо примирить христианство и «древнеегипетскую магию», то Бруно пошел дальше и скатился к откровенному язычеству.

Слышим возражения: ну раз магия для тех времен была естественной и обязательной частью мировоззрения, так что ж в этом необычного?! Может быть, все научные трактаты тогда писались в подобной стилистике?

Берем с полки книгу Николая Коперника «О вращении небесных тел» — ведь именно вокруг нее и ломаются копья. Открываем. На первых страницах читаем посвящение папе Павлу III, с упоминаниями великих ученых и философов античности: Плутарха, Цицерона, Лисида. А дальше?

А дальше мы наблюдаем сугубо научное произведение. Обоснование сферичности Земли и вращения планеты вокруг своей оси. Тригонометрия и таблицы синусов. Опровержение заблуждений античности и, в частности, концепции Птолемея. Описание астрономических приборов, звездный каталог, движение Луны по замкнутой орбите, объяснение лунных и солнечных затмений, расчеты расстояний от Солнца до планет, принцип относительности движения и так далее. Никакой мистики и пространных оккультных пассажей.

Справедливости ради заметим, что герметическая традиция тогда была настолько сильна, что Коперник не удержался и процитировал фрагмент из «Асклепия» — трактата, в котором Гермес Трисмегист беседует с Асклепием о творении мира и божественной иерархии, — фрагмент, в котором говорится о мистико-магическом почитании Солнца в Древнем Египте. Но и только.

Книга Коперника — это прежде всего математика, физика, астрономия. Как раз то, чего вообще нет у Бруно, являвшегося крайне посредственным математиком, зато «радикальнейшим из магов»; для него теория Коперника — это «иероглиф, герметическая печать, которая скрывает могущественные божественные тайны, и в секрет которой он проник».

Сам Бруно относился к Копернику следующим образом, что ясно показано в сочинении «Великопостная вечеря»:

«…Коперник, достойный человек, совершил великое открытие и сам его не вполне понял, поскольку был всего лишь математик; Ноланец постиг истинный смысл чертежа Коперника, увидел в нем сияние божественного смысла, иероглиф божественной истины, иероглиф возврата египетской религии — одним словом, тайны, скрытые от жалких, слепых оксфордских педантов».

Еще одной отличительной особенностью сочинений Бруно является невероятно сложное для понимания изложение материала; даже в XVI веке, когда вычурный язык трактатов считался проявлением хорошего вкуса и образованности автора, книги итальянца были неприятным исключением.

В 1588 году Джордано Бруно приезжает в Прагу, надеясь добиться расположения императора Рудольфа II, известного своим покровительством не только наукам, но и оккультизму, астрологии и алхимии. Императору посвящается книга «Сто шестьдесят тезисов против математиков и философов нашего времени», написанная неудобоваримым языком, непонятная по содержанию и включающая загадочные магические диаграммы — вероятно, Бруно предполагал, что Рудольф, сам увлеченный герметикой, поймет «тайное послание», зашифрованное в «Тезисах», но его расчеты не оправдались.

Император-оккультист Рудольф II. Гравюра, 1609 г.

Император не предложил итальянцу должности при дворе или в пражском университете, прислал три сотни талеров (обычный вежливый ответ в благодарность за посвящение книги), и с тем Бруно несолоно хлебавши вернулся в Германию. Тот факт, что он не сумел зацепиться в Праге, «столице магов», говорит о многом — вероятно, даже для Рудольфа II буйный Ноланец оказался чересчур «странным».

Мы уже упоминали о его чудовищном, запредельном самомнении: «…тот, кто пересек воздушное пространство, проникнувший в небо, пройдя меж звездами за границы мира» — и маниакальных попытках ниспровергнуть авторитет Аристотеля и всех его последователей. Дело доходило вплоть до рукоприкладства. До нас донесен рассказ некоего Котена, библиотекаря аббатства Сен-Виктор:

«…Бруно вызвал „королевских чтецов и всех слушателей в Камбре“, были 28 и 29 мая (1586 года), приходившиеся на „среду и четверг недели Пятидесятницы“. Защищал тезисы Эннекен, ученик Бруно, занимавший „главную кафедру“, а сам Бруно занимал „малую кафедру, у двери в сад“. Возможно, это была мера предосторожности, на случай, если придется убегать, — и убегать действительно пришлось.

<���…>

Бруно встал и обратился ко всем с призывом опровергнуть его и защитить Аристотеля. Никто ничего не сказал, и тогда он закричал еще громче, словно одержав победу. Но тут встал молодой адвокат, по имени „Rodolphus Calerius“, и в длинной речи защищал Аристотеля от Бруновых клевет, начав ее с замечания, что „королевские чтецы“ потому не выступили прежде, что считали Бруно недостойным ответа. В заключение он призвал Бруно ответить и защититься, но Бруно молча покинул свое место. Студенты схватили его и заявили, что не отпустят, пока он не отречется от клеветы на Аристотеля. Наконец он от них освободился под условием, что на следующий день вернется, чтобы ответить адвокату. Тот вывесил объявление, что на следующий день явится. И на следующий день „Rodolphus Calerius“ занял кафедру и очень изящно защищал Аристотеля от уловок и тщеславия Бруно и снова призвал его к ответу. „Но Брунус не появился, и с тех пор в этом городе не показывался“».

Желающих подробно ознакомиться с герметическими практиками Бруно мы и отсылаем к только что процитированной книге Фрэнсис Йейтс — там эта история изложена во всех подробностях. Мы же вернемся в Италию 1592 года, когда Джордано Бруно по приглашению Джованни Мочениго приезжает в Венецию.

Советская историография представляет Мочениго едва ли не инфернальным злодеем, именуя молодого венецианца «подонком», «предателем», «шпионом инквизиции» и даже предполагая, что приглашение, отправленное Бруно, было спланированной провокацией Священного трибунала, а сам Мочениго — орудием в руках коварных инквизиторов.