Арон Гуревич - История и сага

Установлено, в частности, что Снорри, широко использовавший исландские и норвежские источники, не был знаком (а если и знал, то, во всяком случае, не из первых рук) с сочинениями западноевропейских историков и хронистов.

Однако Снорри не называет здесь целого ряда источников, им использованных: более ранних саг об Олафе Трюггвасоне и об Олафе Святом, обзоров истории Норвегии на древнеисландском и на латинском языках и других сочинений, упомянутых выше (см. гл. «„Хеймскрингла“ и Снорри»). Задача Пролога, по-видимому, заключалась не в перечислении всех использованных источников (его современникам они должны были быть хорошо известны), а в установлении принципов их отбора и критериев достоверности.

Dönsk tunga — здесь древнескандинавский (или древнеисландский) язык, общий для всех народов скандинавского Севера в период раннего средневековья.

Уместность этого замечания станет понятнее, если учесть, что предшественники Снорри, использовавшие и цитировавшие песни скальдов в своих сагах, не всегда правильно понимали их смысл. Даже и сам Снорри, скальд и крупнейший знаток и толкователь скальдической поэзии, не вполне свободен от подобных ошибок.

Устное свидетельство применялось в Скандинавии в период раннего средневековья не только как средство передачи исторической информации, но и в юридической практике. Для доказательства прав в суде нужно было выставить достойных доверия свидетелей. Если тяжба касалась старинных прав, то требовались свидетели, которым в свое время «сдали» показания их отцы.

Если верить Снорри, Олаф Харальдссон не сразу осознал важность поэзии. Когда к нему впервые явился Сигхват Тордарсон, который перед тем приехал из Исландии, и просил выслушать сочиненную о нем песнь, конунг отвечал, что он не желает, чтобы о нем сочиняли песен, и не понимает скальдического искусства. Однако Сигхват был настойчив, он отвечал Олафу:

— Выслушай мою песнь, достойный викинг, ибо я опытен в сочинении, — ты должен иметь скальда, — даже если ты презираешь других скальдов, я все же буду восхвалять тебя в своих песнях.

Сигхват получил награду и стал дружинником конунга (Ól. helga. 43).

Мотив о способности людей, лишенных физического зрения, видеть то, что недоступно зрячим, широко распространен в древней и средневековой литературе.

О такого рода связи сакрализации Олафа с политической обстановкой в «Легендарной саге об Олафе Святом» ничего не говорится.

Местоположение островка Сволд неизвестно, в сагах сказано лишь, что он находится близ берегов Вендской земли.

«Длинный Змей» — главный и самый крупный корабль Олафа Трюггвасона.

В «Саге о Сверрире» (посвященной более поздним событиям, но, как уже упоминалось, написанной ранее «Хеймскринглы») боевым кличем этого конунга было: «Вперед, все люди Христа, люди креста, люди святого Олафа!»

В «Саге об Олафе Святом» повествуется о хозяйстве Сигурда Свиньи и говорится, каким рачительным хозяином он был, но и эти данные приведены, конечно, только для того, чтобы яснее оттенить контраст между высоким благородством и широкими замыслами Олафа Харальдссона и мелкотравчатостью такого провинциального конунга, как Сигурд Свинья, признававшегося в своей незначительности, litilmennska.

В «Саге об Олафе Трюггвасоне», написанной предшественником Снорри Оддом Сноррасоном, содержатся сказочные детали, которыми рационалист Снорри пренебрег. Во время бегства Торира Оленя из его тела выскочил большой олень. После гибели Олафа Трюггвасона его пес Виги, которому один из приближенных конунга сказал о смерти их господина, отказывался от пищи и уморил себя голодом.

То же самое наблюдалось и у других германских народов. Например, в религиозной поэме «Heliand» («Спаситель»), написанной в Саксонии в IX в., Христос фигурирует не в качестве учителя, а в роли воинственного конунга, возглавляющего дружину апостолов, и борьба между силами добра и силами диавола изображается как вооруженная вражда двух войск. «Агнец божий» превращен здесь в «славного вождя», раздающего не благословения, а щедрые подарки; вера в Спасителя интерпретируется как дружинная верность вождю; Спаситель не спасает от зла (в духовном смысле), но защищает верных ему против зла (как внешне противостоящей им угрозы) так же, как избавляет их от голода; Сатана — воплощение неверности, а Иуда — нарушитель присяги и т. п. Автор поэмы, вне сомнения, христианин, но понимание им новой религии в высшей степени своеобразно!

Переплетение языческих представлений с христианскими мы найдем и в англосаксонском эпосе «Беовульф» (VIII в.). Этот причудливый сплав несовместимых, казалось бы, мировоззрений нередко ставит ученых в тупик, выход из которого они ищут в предположении, что в текст языческой поэмы были впоследствии кем-то вкраплены христианские мотивы. Но подобные попытки избавиться от решения действительно сложной проблемы неубедительны. Христианизация варваров в эпоху раннего средневековья повсюду приводила к возникновению своеобразного сочетания в одном сознании старого с новым. Можно было бы указать на такие выдающиеся фигуры этой эпохи, как Карл Великий или Альфред Уэссекский: даже эти поборники католицизма, боровшиеся с язычниками, внутренне не вполне отрешились от дохристианского миропонимания; трудясь на поприще утверждения церкви, они оставались приверженцами германской культуры, проникнутой далеко не христианским духом.

Согласно другой версии, Халльфреду перед смертью явилась fylgjukona — воплощение его «удачи» в образе женщины, — чисто языческий мотив!

Представители норвежского духовенства отличались теми же чертами характера и поведения, какие были присущи светской знати. Священник Тангбранд, отправленный Олафом Трюггвасоном крестить исландцев, убил нескольких человек и среди них двоих за то, что они сочинили хулительные песни против него. Епископ Сигурд, присланный в Норвегию датским конунгом Кнутом, настраивал бондов против Олафа Святого: в его речи, приводимой в «Хеймскрингле», нет даже упоминания бога, — это страстная политическая инвектива, содержащая обвинения Олафа в жестокости и призывающая к жестокости же по отношению к нему. Мало того, после гибели конунга Олафа епископ приложил усилия, чтобы уничтожить гроб с его телом, и только хитрость приверженцев павшего конунга помешала ему это сделать.