Игнат Горелов - Николай Бухарин

Поскольку у нас в момент свержения капитализма капиталистические отношения в деревне не были развиты, постольку оставалась большая серединка этого крестьянства — крестьянин середняк. А поскольку мы произвели уравнительную дележку, этот середняк вырос в большую силу.

Поскольку мы будем хозяйственно расти и через кооперацию, налоговую систему и проч. уже не на основе грабительской дележки, выражаясь вульгарно, а на основе хозяйственного подъема, поскольку середняка и бедняка мы будем хозяйственно поднимать, — постольку мы все больше будем приближаться к тому, что уровень жизни середняка и бедняка будет приближаться к уровню более зажиточного хозяйства; а затем на основе этого подъема мы достигнем еще более высокой ступени, когда крестьянство будет исчезать и по отношению к пролетариату как особый класс.

Вот что нужно иметь в виду как определенную перспективу, которая еще очень далека, но уже стоит перед нами.

У нас — рабочая диктатура, но эта рабочая диктатура имеет союзника в лице крестьянства, и чем больше она хозяйственно и культурно помогает крестьянству, тем больше крестьянство будет втягиваться в нашу общую систему через кооперативные организации, тем больше крестьянство будет приобщаться к общей культуре, тем больше будет стираться разница между пролетариатом и крестьянством. Мы вообще идем к тому состоянию, когда деление между рабочими и крестьянами превратится в деление на передовой слой трудящихся и его отсталые слои.

Сейчас этого еще нет, но основная роль рабочего по отношению к крестьянству заключается в функции руководства.

У нас диктатура рабочего класса, но отношение диктатуры рабочего класса к буржуазии это одно, а отношение ее к мелкой городской буржуазии — другое, а отношение к крестьянству это — третье. Это нужно помнить. С крестьянством наша диктатура находится в союзе, она должна руководить крестьянством в борьбе за бесклассовое коммунистическое общество.

Печатается по: Большевик. 1925. № 8―10.

Сегодня исполняется десятилетний юбилей программы РКП(б), первой программы, которую выработала партия победившего пролетариата, и притом выработала ее под непосредственным руководством товарища Ленина.

Программа, принятая VIII съездом партии, имеет свою длинную историю. Ее истоки уходят к теоретическим битвам вокруг программных проектов старой РСДРП, когда происходили блестящие теоретические дуэли между Лениным и Плехановым и когда еще только намечалось едва уловимое различие между книжным марксизмом Плеханова и прирожденной гениальной диалектикой Ленина, в живом марксизме которого уже слышался нарастающий гул массового революционного движения. Но все это, включая и выработанную программу РСДРП и аграрные прения т. н. Объединительного съезда в Стокгольме, — лишь «предыстория» программы Октября. Ее «действительная история» начинается с того огромного исторического прыжка, который был сделан в феврале 1917 г., когда было свергнуто императорское самодержавие и заложены неимоверной силы фугасы под все здание капиталистической России.

Исходным пунктом явились здесь знаменитые «апрельские тезисы» тов. Ленина, те самые тезисы, на которые даже часть большевиков, этой «соли» революционной земли, смотрела испуганными глазами. Теперь, когда советская власть существует двенадцатый год, когда ее реальность «вбивает диалектику» даже в самые тупые и самые «мистические» головы наших противников, представляется невероятным тот исторический факт, что в 1917 году тезисы о советском государстве произвели впечатление с громом лопнувшей бомбы, взорванной «от отчаянной жизни» вынырнувшим из неведомого революционного подполья диким фанатиком, фантазии которого нездоровым туманом плавают в каком-то особом измерении, ничего общего не имеющем с нашим трехмерным пространством.

А тем не менее этот, по словам Плеханова, «грёзофарс» (для оценки ленинских тезисов Георгий Валентинович схватился за лексикон будуарного златоуста Игоря Северянина) был продуктом необыкновенно трезвого учета реальных общественных сил, внимательного проникновения в Марксову теорию диктатуры, гениального понимания «изломов истории» (Ленин), блестящего применения революционной диалектики.

В 1914 году, в эмиграции, Ленин, сложившийся и общепризнанный лидер революционного марксизма, его и теоретик и практик одновременно, штудирует Гегеля и записывает в своем конспекте «Науки Логики»:

«Афоризм: Нельзя вполне понять „Капитала“ Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/ 2века спустя!!». [368] Ленинский сборник IX. С. 181.

А раньше, в том же конспекте «Большой Логики», он замечает:

«Всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до тождества противоположностей — вот в чем суть. Эта гибкость, примененная субъективно, = эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, т. е. отражающая всесторонность материального процесса и единство его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного развития мира». [369] Там же. С. 53.

Не подлежит никакому сомнению, что у Ленина была врожденная гибкость гениального ума. Но не подлежит также никакому сомнению и то, что упорный научный труд, огромная — если можно так выразиться — диалектическая самотренировка дали возможность Ленину так замечательно объективно применить «гибкость понятий», так удивительно «теоретически схватить» величайшие «изломы истории» и так легко и свободно предугадать ее бешеный ритм, скрытый от тучи обывателей и социалистических «софистов», «гибкость понятий» которых была лишь жалкой гибкостью «применительно к подлости».

Книжный диалектик, человек с «физической силой ума» и очень образованный, Г. В. Плеханов обнаружил величайший консерватизм; он превратил революционную диалектику в простоватые софизмы о «простых правилах права и нравственности», обосновывая во время войны «право» царизма на «защиту» от германского империализма. После февраля он применил аналогичный прием, обосновывая для буржуазии «право на защиту» против «насильников» (т. е. большевиков). Об апрельских тезисах, обозванных в «Единстве» «бредом», Плеханов писал в статье, носившей характерный заголовок: «О тезисах Ленина и о том, почему бред бывает подчас интересен», следующие примечательные вещи:

«Я… сравниваю его (т. е. Ленина. — Н. Б.) тезисы с речами ненормальных героев названных великих художников (Плеханов имеет в виду Чехова и Гоголя. — Н. Б.) и в некотором роде наслаждаюсь ими. И думается мне, что тезисы эти написаны как раз при той обстановке, при которой набросал одну свою страницу Авксентий Иванович Поприщин. Обстановка эта характеризуется следующей пометкой: