Александр Мещеряков - Terra Nipponica [Среда обитания и среда воображения]

Отдыхающие в парке Хибия (1903 г.)

Митинг в парке Хибия (5 сентября 1905 г.) закончился погромами

Первомайский митинг в парке Уэно (1920 г.)

Построенное в 1931 г. здание естественно-научного музея оказалось последним крупным сооружением в парке Уэно. К этому времени уже наметился переход к «отлету» государственного сознания от реалий жизни. Люди все больше говорили о духовности и полагали, что японский дух парит высоко и законы физики созданы не для него. Музей представлял собой в плане самолет, но увидеть это можно было, только заняв небесную точку смотрения. Для земных людей увидеть в здании самолет было затруднительно. Приходилось верить тем небожителям, которые утверждали проект, смотря на ватман с высоты своего положения. Насыщенное поэтическими метафорами развитое воображение тогдашних японцев не подлежит сомнению. В этом отношении Япония шла в ногу с международным тоталитарным временем, кое-где и опережала его. Строительство Театра Советской армии, представляющего собой в плане пятиконечную звезду, началось в Москве только в 1934 г.

Сооружение каменного самолета стало событием знаковым. Конечно, он был задуман как своеобразный оберег и символ мощи японской армии. Однако реалии настоящей войны разрушили этот символ. Япония добровольно и даже охотно вступила во Вторую мировую войну, но каменный самолет так и не сумел оторваться от земли и подняться в воздух, в котором царили американские бомбардировщики. На воздух взлетал сам Токио. И теперь японцев больше волновало покорение не неба, а земного и подземного мира – на холме Уэно разбили огороды, под холмом вырыли бомбоубежище. После ужасной бомбардировки Токио 9 марта 1945 г. в парк Уэно стали свозить обгоревшие трупы. Их насчитывалось около 80 тысяч [519]. Это было время, когда многие японцы распрощались не только с жизнью, но и с прежними символами – их сад не смог выполнить возлагавшиеся на него функции по продлению и сохранению человеческой жизни и превратился в кладбище. Однако деревья, посаженные американским генералом Грантом, все равно уцелели. Видимо, потому, что они были настоящими, росли терпеливо, врастали корнями в землю и не испытывали иллюзий по поводу своих возможностей.

Парк Уэно может быть признан «модельным» для предвоенной и военной Японии. Крупные частные сады не были исключением. В 1938 г., в самый разгар войны, которую начала Япония в Китае, Ивасаки Хисая подарил сад Рикугиэн городу Токио, заявив, что сад нужен японцам для укрепления здоровья. Теперь и Рикугиэн стал публичным садом. В самом скором времени, когда японская армия начала военные действия в Южной Азии, сад Рикугиэн (равно как и многие другие японские публичные сады) превратился в «учебный сад» – там высаживали те деревья, которые произрастают в Южной Азии, для того чтобы школьники лучше представляли себе, в каких природных условиях сражаются японские войны [520]. Таким образом, в центре Токио «вырастал» тропический лес, представлявший собой часть японской империи. Впервые в своей истории вода и камни «потеряли в весе» – основное внимание предлагалось обращать на растительный и такой непривычный мир. Сад терял свой первоначальный облик, но продолжал исполнять ту же функцию, что и раньше, – служил отражением господствующей картины мира, в которой была представлена модель расширяющегося имперского пространства. В теории в это пространство можно было добавлять все новые виды растений и деревьев, произрастающих на тех территориях, которые окажутся под властью Японии. Правда, реалии жизни заставляли пересмотреть теорию и в последние годы войны, точно так же как и другие сады и парки, Рикугиэн превратился в вульгарный огород.

Детерминистский дискурс господствовал не только в политике – мыслители, которые занимались осмыслением японской природы, также придерживались его. Осмысление японской природы, превознесение ее достоинств являлось важнейшим направлением в деле обоснования идентичности японцев. Книга Сига Сигэтака «Японский ландшафт» заложила основы современного дискурса, обосновывавшего связь между землей и населяющими ее людьми. Именно он приписал японцам особые эстетические качества. После публикации книги Сига в стране стало выходить множество сочинений, посвященных уникальной природе Японии. Их авторами были не только журналисты, публицисты и литераторы, но и люди, занятые серьезными научными, «объективными» изысканиями.

Известный философ и культуролог Вацудзи Тэцуро (1889–1960) много размышлял о природном факторе применительно к японской культуре, и его построения приобрели большую авторитетность. В наиболее полной версии взгляды Вацудзи Тэцуро на природу представлены в книге «Фудо» («Природные условия», 1935 г.; частями она публиковалась и ранее). В этой книге он обосновывает прямую зависимость поведения, характера и стиля жизни человека (народа) от тех природных условий и климата, в которых ему приходится жить. Книга имела ощутимый резонанс, она регулярно переиздается до сих пор и пользуется весьма большой популярностью.

Вацудзи Тэцуро

В 1927 г. Вацудзи Тэцуро отправился в служебную командировку в Европу в качестве исследователя, приписанного к Министерству образования. Так же, как это случилось с Янагита Кунио, он не смог «вписаться» в тамошнюю жизнь и его заграничные впечатления послужили отправной точкой для размышлений о Японии. В данном случае речь шла о свойствах японской земли, прежде всего о климате.

Влияние отрицательного личного европейского опыта хорошо видно в книге Вацудзи. В этом отношении он является достаточно типичным примером японца того времени, который, отправившись на известный только по книгам «идеальный» Запад, в результате приходил к выводу, что японские реалии ему больше по сердцу. Это были разочарованные странники. Общая фрустрация от перемены мест заставляла их видеть на Западе не столько достоинства (истинные и мнимые), сколько недостатки (мнимые и истинные). Это касалось не только устройства жизни, но и среды обитания в целом. Так, Вацудзи с раздражением пишет, насколько его угнетает темная европейская зима, и приводит примеры, столь показательные для воспитанного на книжной культуре японца: в облачный день можно читать книгу только при электрическом свете, а в библиотеке, где не включают электричества, следует занять место у большого окна, где, однако, все равно не хватает света… [521]