Александр Мещеряков - Terra Nipponica [Среда обитания и среда воображения]

Утимура Кандзо свидетельствует: Япония окружена обширными морями, однако она не сумела воспользоваться этим преимуществом – точно так же как Индия и Китай, она не уделяла морю должного внимания, страшилась его, а потому в течение длительного времени была уединенной страной на самом краю Востока. Поэтому она и не сумела расширить свою территорию, ведь «история моря – это история экспансии». Поэтому Япония не сумела стать такой же огромной, как Великобритания или Россия. «История начинается в горах, проходит через равнины и завершается в море. Отсутствие одного из этих элементов означает невозможность здорового развития» [438].

А потому Японии надлежит освоить морскую стихию, и тогда «островная Япония» сумеет приобщиться к материковости. Утимура настаивал на том, что историческая миссия морской Японии – соединять в торговом и культурном отношении разные материки, подобно тому как Англия соединяет Европу и Америку, Сицилия – Европу и Африку, а Кипр – Европу, Африку и Азию. Миссия Японии – впитывать достижения Азии и Америки. «География отвечает на вопрос о небесном предназначении страны под названием Япония: оно состоит в том, чтобы быть посредником между Западом и Востоком, а потому разве можно говорить о ее ущербности? Это то небесное предназначение, которым не стыдно гордиться великому народу». То, что японские горы протянулись с севера на юг, означает ту часть ее сущности, которая соответствует Азии, а потому «достигнуть единства по азиатскому образцу не составляет труда». В то же время горы имеют и широтное измерение, а это соответствует Европе – идеям свободы и независимости. Следовательно, в Японии сходятся Азия и Европа и Япония может быть свободна от крайностей. Поэтому Япония – страна уникальная. Это единственная в Азии страна с Конституцией и в то же время страна, обладающая духом патриотизма и верноподданничества. В будущем же перед Японией открываются поистине блестящие перспективы. Утимура Кандзо не видит ничего невозможного в том, что Япония привьет разъединенному Западу свои ценности: верноподданничество и сыновнюю почтительность, обладающие для японца «почти что религиозным смыслом», внушит этому Западу благотворность института несменяемой императорской династии [439].

Как и всякий «настоящий» христианин, Утимура Кандзо обладал изрядным запасом прозелитской энергии. В части своей уверенности относительно роли Японии в мире он напоминает буддиста Нитирэна, полагавшего, что настанет момент, когда свет буддийского учения прольется из восточной Японии на родину Будды – в западную страну Индию, где его учение пребывает ныне в забвении. В сочинении Утимура прозелитская энергетика поразительным образом тоже оказалась направлена в сторону Запада, т. е. «маленький» японец собрался учить своих «больших» учителей. Для своего времени это был чересчур смелый план. Однако в не столь отдаленном будущем он будет использован (можно сказать, будет «взят на вооружение») официальной Японией, когда страна оседлает морскую волну безудержного экспансионизма.

Кумэ Кунитакэ и Утимура Кандзо делали акцент на том, что Япония по (географическому) определению обладает всем необходимым, чтобы стать великой державой, но для этого японцам следует приложить соответствующие усилия. Таким образом, они не являлись сторонниками географического детерминизма (ни европейского, ни конфуцианского) в строгом смысле этого слова. Тем не менее восходящая к эпохе Токугава идея связи между географией, устройством жизни и национальным характером владела умами. У этой идеи находилось множество сторонников, которые не чурались и чисто религиозных аргументов-метафор. Утверждалось даже, что географические условия для страны – это все равно что буддийская карма, предопределяющая судьбу человека. А поскольку земля Японии урожайна, обильна (рыбными богатствами, углем), то дело осталось за малым – суметь воспользоваться этими богатствами [440].

После «открытия» страны на какое-то время все рукотворные продукты деятельности японца стали подвергаться безудержной критике, однако японская природа счастливо избежала этой незавидной участи. Европейцы сыграли здесь большую роль: находясь в плену своих европоцентристских убеждений, многие (почти все) осуждали «нецивилизованные», отдающие «темным» средневековьем японские порядки, но мало тронутая человеком «дикая» природа этой страны производила на них сильное впечатление. В самой же Европе нетронутых человеком ландшафтов становилось все меньше.

Из уст европейцев наибольших похвал удостаивалась, безусловно, гора Фудзи [441]. Но не только она. Многие европейцы восторженно отзывались и о растительном мире Японии. В особенности их поражали цветы. Обилие неизвестных на их родине растений усиливало впечатление богатства японской флоры. После открытия Японии туда зачастили и профессиональные ботаники, которые тоже открыто выражали свой восторг – ведь в этой стране произрастало множество эндемиков. И теперь ботаники получили возможность присваивать им латинские имена. Что может быть привлекательнее для ученого человека? В этих латинских названиях часто фигурировало определение «Nipponica». А что льстило японской земле, то льстило и самим японцам.

Российский ботаник К. И. Максимович (1827–1891) приступил к коллекционированию и описанию японской флоры еще в 1853 г., когда находился в составе русской эскадры, посетившей Японию. Впоследствии его коллекция разрослась, образцы растений он высылал во многие научные европейские центры. Показательна оценка его работы, данная в 1927 г. японским ученым Танака Тоёсабуро: «Отдавая дань его публикациям, японцы приветствовали экспедицию Максимовича, которая открыла глаза на наш великолепный растительный мир… Не будет преувеличением сказать, что Япония впервые стала известна культурному миру всех стран благодаря этой обширной коллекции, разосланной по всему свету…» [442]Таким образом, и много лет спустя после «открытия» Японии ученый полагал, что природа имела огромное значение для формирования благоприятного имиджа страны в мире.

В 1860–1861 гг. англичанин Роберт Форчун (Fortune, 1812–1880) дважды побывал в Японии по заданию ботанического сада для сбора коллекции растений. Его поразило, что даже в крошечных садиках, расположенных перед домами простолюдинов, растет множество разнообразных цветов. Он восклицал: «Если признать, что национальный характер, обусловливающий любовь к цветам, может служить мерилом развитости культурной жизни, то японские представители нижних классов намного превосходят таковых в Англии» [443].

Русские наблюдатели не отставали от западных. Скептически относясь к тесным и малопривлекательным в архитектурном отношении японским городам, они не уставали восхищаться нерукотворными ландшафтами. Популярное издание отмечало: «На ясном чистом небе отчетливо выступают все очертания острова с его крутыми, волнистыми берегами, покрытыми густой зеленью. Высокие горы, ущелья, долины, спускающиеся к берегу моря террасы – все это очень красиво… Все эти растения, несмотря на ноябрь месяц, еще в полном цвету и свободно растут под лучами теплого южного солнца. Красивые, осанистые камелии, прелестные, точно выточенные чайные розы, воздушный златоцвет приветливо кивают нам своими белыми, розовыми, палевыми, ярко-красными, желтыми, оранжевыми головками и как бы манят нас под свою благодатную сень» [444].